Если я пойду и долиною смертной тени,

Не убоюсь зла, потому что Ты со мной;

Твой жезл и Твой посох —

Они успокаивают меня[23].

На верхнем этаже Сандринхем-Хауса с редкостной быстротой работала специальная команда Шепстоуна. Кровать и постельное белье принца Эдди вынесли из спальни и закопали в лесу. Ковер убрали, половицы отскребли и вымыли, прежнюю кровать заменили новой, с чистыми простынями. Пол застлали другим ковром, почти неотличимым от прежнего. Окровавленную одежду унесли, а на туалетный столик поставили новый набор семейных фотографий, позаимствованных у матери принца. Забрызганный кровью парадный мундир заменили другим, заново отглаженным.

«Господь милосерднейший, обрати взор Твой на слугу Твоего, принца Эдди, ибо жаждет он милости и прощения Твоего. И обнови в нем, Отче любящий, все, сокрушенное коварством и происками диавола либо собственными его попущениями и слабостию плотской…»

Слова «попущениями и слабостию плотской» каноник Гарви произнес скороговоркой. Приходским священником Сандринхема он стал благодаря звучности голоса, нравившегося принцессе Александре, и краткости проповедей, нравившейся ее супругу. И теперь прекрасный голос его наполнял маленькую церковь, освещенную послеполуденным солнцем, пробивавшимся сквозь витражное окно с изображением Судного дня.

Бальзамировщики унесли тело принца Эдди в одно из чердачных помещений, которые всегда оставались запертыми и ключи от которых имелись только у принцессы Уэльской. Когда-то давно в них размещались спальни детей, впоследствии обратившиеся в хранилища их игрушек.

Здесь, среди небольшой армады парусных корабликов, плававших некогда по озеру, среди кукол и плюшевых медведей, подаренных коронованными особами Европы, и оловянных солдатиков французской и прусской армий, тело омыли, и им занялись бальзамировщики, коим надлежало сокрыть ужасные свидетельства убийства. «Вдруг кто-то захочет взглянуть на тело, — сказал им сэр Бартл, — так что вы уж потрудитесь как следует».

— Воззри, о Господи, с небес Твоих, посети и утешь слугу Твоего принца Эдди, — прихожане почти не шевелились, почти все опустились на колени, молясь за принца, коему предстояло, если он до этого доживет, стать когда-нибудь их господином. — Воззрись на него очами милосердия Твоего и огради его от врагов и пошли ему через Господа нашего, Иисуса Христа, покой и безопасность. Аминь.

Поздно, думал Пауэрскорт, слишком поздно. Враг уже нанес принцу удар, и удар страшный. Вечный покой Эдди, быть может, и обрел, а вот безопасности дано ему не было.

Интересно, убийца тоже сейчас здесь? — подумалось вдруг Пауэрскорту. Он вглядывался в спины прихожан, в придворных, в конюших, стоявших, храня прямую осанку, на коленях в той части церкви, что была отведена для королевской семьи. Не одна ли из этих рук, благочестиво соединенных для молитвы, и орудовала ножом с искусством, достойным мясника? Не один ли из этих верующих спрятал в своем шкафу или бросил в какую-нибудь яму в лесу окровавленную одежду?

Сэр Джордж Тревельян, личный секретарь королевы Виктории, сидел в гостиной дома Роузбери на Баркли-сквер. В камине горел огонь, ковер был выметен, пыль с кресел и безделушек стерта. Прислуга в домах Роузбери работала как заведенная, независимо от того, появлялся он там или не появлялся.

— Сэр Джордж, спасибо, что взяли на себя труд приехать сюда из Осборна. Надеюсь, поездка была приятной?

— Вполне, лорд Роузбери. По временам, о чем вам, я уверен, известно не хуже моего, выбраться из дому — большое облегчение, особенно если в него набивается множество всяческой родни.

Тревельян занимал свой пост вот уже двадцать лет. О нем говорили, что со времен Дизраэли[24]не было человека, который так хорошо умел управлять Королевой. Дизраэли обрушивал на нее водопады лести. Тревельян обходился без таковой. Он использовал более косвенные методы управления: терпеливую переписку, тактику искусных отсрочек, позволявших дождаться, когда уляжется гнев Королевы, напоминания о том, как и что делалось в прошлом. В одном, по меньшей мере, случае, хорошо известном Роузбери, Тревельяну, чтобы добиться своего и наставить Королеву на истинный путь, пришлось самому сочинить несколько потребных ему глав конституционной истории Англии. Повествовалось же в них о том, как для формирования нового правительства пришлось посылать за Гладстоном.

— Родня, — вздохнул Роузбери. — Ну да. Представляю себе, какие чувства должна вызывать у вас эта родня. Но к делу, сэр Джордж, я должен поведать вам нечто ужасное. Когда появится человек из «Таймс»?

— Баррингтон будет здесь примерно через полчаса. Я подумал, что до его прихода нам лучше переговорить с глазу на глаз. Он приведет с собой одного из своих людей. Баррингтон уверяет, что собственный его почерк — это полный кошмар. Даже сам он не способен прочесть то, что написал.

Роузбери кратко пересказал происшедшие в Сандринхеме страшные события. Он не упустил ничего, описав глубокие раны, кровь, залившую всю спальню, отчаяние Александры и холодную ярость ее мужа.

— Суть дела в следующем, Тревельян. Они хотят утаить обстоятельства смерти. Собираются объявить в четверг, в следующий четверг, через четыре дня, считая от нынешнего, что принц умер от инфлюэнцы. Моя же задача — предупредить «Таймс», угомонить ее, если угодно, подготовить к удару.

— Боже всемилостивый, — вымолвил Тревельян. — Господь небесный. Бедная семья. — Несколько мгновений он просидел с закрытыми глазами, читая про себя короткую молитву. — Вы полагаете, Роузбери, они поступают правильно, утаивая это убийство?

— Время для разговоров о том, что правильно, а что неправильно, миновало. Они приняли решение. Курс избран опасный. Но они, как вы понимаете, руководствуются боязнью скандала и журналистов, которые начнут копаться в их жизни.

— А что мы скажем Королеве? — преданность своей царственной госпоже, пребывавшей сейчас на острове Уайт в приятном окружении прочих членов ее семьи и вод Английского канала, неизменно стояла у Тревельяна на первом месте.

— Да, действительно, что мы скажем Королеве? — вопрос этот явно тревожил и Роузбери. Он помолчал, глядя в огонь. — Я могу лишь передать вам мнение принца Уэльского. Перед тем как я покинул Сандринхем, он очень ясно изложил мне свою позицию.

Принц Эдуард, завернувшись в темно-зеленый плащ с капюшоном, довольно долго прохаживался с Роузбери взад-вперед по платформе станции Вулфертон, с горячностью изливая свои страхи. На фонарных столбах, несколько преждевременно увенчанных его короной, сверкали в зимнем воздухе нарядные лампы, паровоз с уже разведенными парами выбрасывал в ночь клубы дыма.