Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я достаю из-под плёнки собственную фотографию. На ней мне не больше тринадцати и я, одетая во всё чёрное, сижу в кухне, подобрав под себя левую ногу. Взгляд — стеклянный, направленный мимо объектива. В одной моей руке зажата собственная туфля, а в другой — томик какой-то книги.
— «Волшебные приключения фей-проказников», — читаю я вслух её название. От пренебрежения морщу нос. — Это я такое в детстве читала?
— Я думал, ты выкинула это фото, — голос за спиной заставляет вздрогнуть от неожиданности и испуга.
Оборачиваюсь. На пороге в комнату в уличной одежде и ботинках стоит Артур. Ночью его не было, и я совсем позабыла спросить у мамы, вернётся ли он под утро.
— Когда ты пришёл? — произношу я, пока сама, не глядя, спешно пытаюсь скрыть под пледом, на котором разложила альбомы и фотографии, хотя бы часть из них. — Я не слышала, как открылась дверь.
— Я даже спросил, есть ли кто дома, — Артур приподнимает одну бровь. — Ты и этого не слышала?
Я качаю головой. Артур исчезает из поля моего зрения, но лишь на пару секунд. Я слышу, как что-то с глухим стуком падает на пол, а когда Артур снова возвращается, вижу, что он разделся.
— Я должен был догадаться, — говорит Артур, проходя в мою комнату. — Совсем позабыл, что уже конец октября.
Я озадачиваюсь, пытаясь понять, к чему Артур может вести, но не успеваю выдвинуть никаких предположений, когда он добавляет:
— Каждый год ты делаешь это: достаёшь фотографии Кирилла и подолгу смотришь на них, словно ждёшь, когда они оживут и дадут тебе ответ на единственный твой вопрос.
Артур опускается на пол рядом со мной. Берёт фото, которое я специально отложила в сторону — оно понравилось мне больше всего. На нём мы впятером: я, Артур, Ваня, Даня и Кирилл, стоим на детской площадке плечом к плечу. На мне, как и на близнецах, забавный вельветовый комбинезон кремового цвета. На Артуре футболка с логотипом какой-то футбольной команды. Кирилловы джинсы на коленях порваны, и через дырки виднеются красные ссадины. Кирилл держит меня за руку. У нас на шеях красуются одинаковые медальоны.
— Почему он это сделал? — спрашивает Артур, и я теряюсь на долгую секунду, пока не соображаю, что это и есть вопрос, который задаю себе я по его мнению.
Конечно. Ведь Кирилл покончил с собой для всех — и меня в частности, — чуть-чуть не дожив до тринадцати. И все вокруг меня думают, что я всё ещё скорблю по потерянному другу.
Так и есть, правда всё ещё тяжелее, ведь мой друг умер дважды: когда инсценировал свою смерть и когда встал на противоположную от закона сторону.
— Я уже никогда об этом не узнаю, — говорю я.
Здешняя судьба Кирилла для меня теперь — тайна за семью печатями. Ни причин, ни мотивов, ни целей. Кирилл не станет рассказывать мне во второй раз, в случае, если сделал это в первый. А ведь он наверняка сделал, если до сих пор изредка приходит, чтобы убедиться в моей верности.
Артур обнимает меня за плечи. Я продолжаю глядеть на снимок в его руках.
— Думай не о том, что случилось с Кириллом, а о том, сколько хороших моментов у вас было, — Артур целует меня в волосы. Так легко, ненавязчиво. Так по-братски. — Вспомни, как вы всегда круто проводили время! Я вам даже завидовал и очень злился, когда вы не брали меня с собой, потому что я для вашей компании, видите ли, был слишком старым.
Я хмыкаю, и этот толчок в лёгких неожиданно даёт старт первым слезам, подход которых до этого даже не чувствовался.
— Поэтому ты стал добровольцем? — спрашиваю я, утирая нос. — Потому что не хотел снова быть в стороне?
Артур долго не отвечает. Но в конце концов я всё-таки чувствую его короткий кивок.
— Я не мог позволить своей младшей сестрёнке проходить через всё это в одиночку.
Слава Романова из Дуброва — счастливица. Она сорвала куш, когда родилась в семье, по своей идеальности напоминающей рекламу йогурта с трогательной утренней сценой, где все улыбаются и донельзя счастливы.
— Спасибо тебе, Артур.
Дети на фотографии оживают. Я вижу их играющими, гуляющими, веселящимися. У них впереди длинная жизнь, но они не боятся её, потому что уверены — всегда будут рядом, стоя так же, плечом к плечу, прижимаясь тесно, передавая друг другу тепло и поддержку.
Я точно смогу сделать это; стать частью чего-то, что, если задуматься, мне не так уж и чуждо. Кирилл и Даня всегда были близкими мне людьми. Ваня спас мою жизнь, позволив миру узнать свой секрет. Артур… Если очень постараюсь, я привыкну к нему. Ведь мне не впервой быть сестрой, и я знаю цену таким отношениям.
Даже смерть едва ли сможет нас разлучить.
— Помнишь, как он там говорит? — спрашивает Артур. Я поднимаю на него глаза. Артур, чуть прищурившись, глядит на снимок, который продолжает держать за самый уголок. — У Бога на него есть план, да?
— Что-то вроде того.
— Ну вот. Где бы сейчас Кирилл ни был, он там, где и должен быть.
Я не верю в Бога, а потому для меня это всё не имеет смысла. Но я не высказываю Артуру своё сомнение, чтобы не портить момент.
И только молча вытираю следы слёз со щёк тыльной стороной ладони.
* * *
На последнем вечернем занятии мы с Беном впервые за долгое время разделяемся, выбирая разные лекции: он идёт на организацию и ведение разведки, я — на экстремальную медицину.
Занятие, на которое прихожу я, ведёт отец близнецов. Ваня и Даня почти на него не похожи, унаследовав тёмные прямые волосы, медово-карие глаза и многочисленные родинки от своей матери. Но когда Валентин надевает очки в чёрной прямоугольной оправе, встаёт у стола, опершись бедром на его угол, складывает руки на груди и принимается за рассказ, я не могу отказать себе в видении перед собой одного из его сыновей, того, который умеет использовать ресурсы своего мозга на все максимально возможные проценты.
— Травматический шок классифицируется в зависимости от причин его появления, — Валентин разворачивается к маркерной доске и быстро вырисовывает перечень из четырёх пунктов. Почерк у него Данин: округлый, обрывистый, местами абсолютно нечитаемый. — Возникающий вследствие механической травмы, вследствие операции, вследствие внутренних и наружных кровотечений и смешанный травматический шок.
Валентин носит грязно-жёлтый твидовый пиджак и красные брюки в серую клетку. У