Ф. Дикин и Г. Стори цитируют Клаузена: «Сильно побитый, но не потерявший самообладания, он протянул мне отчеты на английском и американскую валюту, находившуюся в его кармане, которые нельзя было показывать посторонним, и только освободившись от них, потерял сознание. Из госпиталя я прямиком отправился к нему домой, чтобы забрать все его бумаги, имевшие отношения к нашей разведывательной деятельности, прихватив и его дневник. Чуть позже сюда прибыл Вейс из ДНБ (чиновник германской службы новостей), чтобы опечатать всю собственность Зорге, чтобы никто не мог ничего тронуть. Я вздрогнул, подумав, что вся наша секретная работа выплыла бы наружу, приди Вейс раньше меня». Колесниковы, естественно, тоже пишут о секретных материалах, которые Клаузен вытащил из карманов Зорге в госпитале Святого Луки. Но позвольте: в случае с советской официальной версией откуда у Зорге в карманах взялись какие-то «отчеты на английском», если он ехал со встречи, на которой Одзаки передал ему секретные документы о миссии Осима? Не составляли же их в японском правительстве на английском языке, чтобы разведчикам не надо было тратить время на перевод? Или Одзаки сам уже подготовил по результатам их анализа отчет? Но зачем тогда было вызывать резидента среди ночи на Гиндзу, где «улица, фонарь, аптека»? Если же это были действительно «отчеты на английском», а именно на этом языке Зорге составлял шифровки в Центр, то как и зачем они оказались в его карманах во время пьянки с Урахом? Трудно представить, что Зорге засунул в карман секретные отчеты перед тем как поехать в «Рейнгольд», когда цели поездки были ему значительно яснее, чем время и место окончания ее окончания. Почему, если мы знаем, что прислуга Зорге, скорее всего, докладывала о каждом шаге хозяина полиции, а сам дом неоднократно осматривался контрразведчиками, там настолько открыто хранились секретные материалы, что их сразу («при свете карманного фонарика», как он пишет) нашел не только Клаузен, который вполне мог знать места нахождения тайников, но и обязательно нашел бы Вейс? Они лежали на столе? Вряд ли хорошо знавший Зорге и неоднократно бывавший у него в гостях Вейс стал бы шарить по укромным местам квартиры своего друга — во всяком случае, о его работе на гестапо ничего не известно.

Позже, 18 октября 1941 года, после ареста Зорге, в его доме помимо всего прочего обнаружили фотокамеру со специальным оборудованием, черный кожаный бумажник с 1782 долларами, шестнадцать записных книжек, в которых «Рамзай» фиксировал подробности связи с агентами группы и финансовые расчеты, две странички черновика готовящейся шифровки в Москву на английском языке. Поразительная беспечность. Но даже она не дает ответа на вопросы, возникающие при внимательном изучении истории с мотоциклетной аварией. Не дает, если только не предположить, что историю с шифровками в карманах разбившегося мотоциклиста не выдумал потом сам Макс Клаузен, чье предательство после ареста группы и негативные отзывы Зорге о его поведении в последние годы работы бросало на радиста черную тень недоверия и скепсиса. Ведь если убрать показания Клаузена, то это всего лишь ДТП — дорожно-транспортное происшествие. Да, ставящее под угрозу само существование группы «Рамзая» и его жизнь, но лишь случайность, ведь и Зорге, и Клаузен не раз попадали в автоаварии. А вот если «отчеты» были, то все случившееся — подвиг. В описанной им самим ситуации Клаузен выглядит героем, спасшим разведгруппу от обнаружения, от неминуемого провала. Позже, когда Зорге в госпитале пришел в себя, он и вовсе становится его фактическим заместителем: «Время от времени, когда я приходил к нему, он давал мне для передачи написанную от руки информацию, которую он собирал в больнице от этих людей (посол Отт и другие чиновники навещали Зорге, но с какой частотой они это делали, и о чем они говорили, неизвестно. — А.К.). Я приносил ему в больницу радиограммы, которые получил». Но снова… «был ли мальчик?». У нас, к сожалению, нет возможности посмотреть полный список радиограмм, отправленных Рамзаем в этот период, — это дало бы ответ на вопрос об интенсивности радиообмена и правдивости слов Клаузена, развеяло бы все сомнения. Есть еще один нюанс. От удара от стену Зорге лишился нескольких зубов и сломал челюсть. Судя по всему, получил сотрясение мозга. Мог ли он в таком состоянии говорить? Мог ли вообще называть адрес Ураха и вызывать Клаузена? Зависит от места и тяжести увечий, но точных ответов у нас по-прежнему нет.

Ганс Мейснер, тоже не пройдя мимо этой загадочной и драматической истории, описывает ее несколько иначе, но столь же фантастично. По его версии, Зорге разбился в первый же день после покупки мотоцикла. Видимо, еще не освоившись хорошенько с машиной, он не справился с управлением, когда на том злосчастном спуске наперерез ему все-таки выехал какой-то автомобиль. По мнению Мейснера, прохожие, а не полицейский, вызвали карету скорой помощи, и Рамзая отправили в госпиталь Святого Луки просто потому, что там привыкли обслуживать иностранцев и персонал говорил там на нескольких европейских языках. Клаузен, каким-то образом узнав об аварии (Мейснер не знал, каким именно), отправился в госпиталь, так как знал, что Зорге поехал кататься с секретными документами в кармане куртки. «В этом донесении приводились подробные сведения о сосредоточении японских войск в Китае, а также был перечень авианосцев, которые предполагалось построить в ближайшие два года. Донесение было написано по-английски и могло стать вполне достаточным основанием для самых строгих санкций против его владельца», — пишет Мейснер. Он утверждает, что Зорге вообще не мог говорить и жестом показал Клаузену на карман куртки, когда тот приехал и они остались в палате одни на какое-то время. Сразу после этого вошел полицейский чиновник, который обнаружил в другом кармане пачку долларов, что было довольно подозрительным имуществом для Японии 1938 года, но почему-то не придал этому должному значения, а просто пересчитал купюры и внес их в опись имущества. Однако все это не имеет ровным счетом никакого отношения к версии советской — о том, что в кармане Зорге были какие-то уникальные материалы о начале японо-германских переговоров.

«На следующий день Клаузен собрал в доме Мияги всех членов группы и, подробно рассказав им о случившемся, выразил опасение, что Зорге вышел из строя недели на две, — продолжает Мейснер. — Очевидно, в Москве остались очень недовольны происшедшим. В принятой Клаузеном под утро радиотелеграмме группе, временно потерявшей своего руководителя, предписывалось в недельный срок представить информацию о складывающихся отношениях между США и Англией, с одной стороны, и Японией — с другой».

В последний день отведенной «Мюнхеном» недели Вукелич отправился в госпиталь к Зорге. 13 мая 1938 года — день аварии — был пятницей. Значит, Вукелич в госпиталь Святого Луки пришел тоже в пятницу, 20 мая. Зорге был еще слаб, но чувствовал себя лучше. Когда коллега рассказал ему о задании Москвы и о том, что группа не смогла его выполнить, Зорге потребовал врача в палату и в тот же день на свой страх и риск выписался из больницы. Так что «руководство» Клаузена длилось совсем недолго. Он просто не мог приходить к Рамзаю «время от времени», чтобы принимать информацию, которую тот, еще очень слабый после аварии, якобы получал от своих невольных информаторов из посольства.

В письме к жене Екатерине Максимовой, составленном в начале осени 1938 года, Зорге, обещавший ей вместе провести лето, использовал инцидент у американского посольства как оправдание своей неявки: «…Со мной произошел несчастный случай, несколько месяцев после которого я лежал в больнице. Однако теперь уже все в порядке, и я снова работаю по-прежнему.