– Это эстамп с картины художника Джорджа Беллоуза, из боксерской серии.

– Дорогой?

– Я купил его давно, тогда он стоил недорого. К тому же их много. А картина, с которой они сделаны, одна, и стоит миллионы.

– А кто ее купил?

– Музей.

– Где?

– В Кливленде.

– Где это?

– Примерно две тысячи миль отсюда.

Глаза у него стали как будто стеклянные. От скуки, не от низкого сахара. С тем же успехом я мог сказать – на Венере.

– Короче, пешком далековато, – добавил я.

Он улыбнулся, но тут же погасил улыбку.

– А ты всегда дома работаешь?

– Иногда езжу в больницу. Или в суд.

Эфрен напрягся.

– В суд? Ты чё, коп?

– Нет, но мне платят, чтобы я был у них экспертом.

– Насчет чего?

– Чаще всего, когда люди разводятся и не могут решить, с кем останутся дети. Мне платят за то, чтобы я сказал, что думаю. Иногда дети страдают от последствий чего-то, например автомобильной аварии, и тогда мне платят за то, чтобы я сказал, в чем их проблема.

Он смотрел на меня.

– Да, – сказал я, – работа – не бей лежачего.

– Кто их забирает?

– Кого – их?

– Детей, из-за которых судятся.

– Как судья решит.

– А ты тогда что делаешь?

– Говорю судье, что я думаю.

– Так ты умнее судьи?

– Я больше знаю о психологии – то есть о том, что люди думают и как себя ведут.

Его маленький скошенный подбородок слегка выставился вперед. Будь Эфрен побольше, можно было бы сказать, что он выдвинул челюсть.

– И что?

– Что «что»?

– Что люди думают?

– Это зависит от человека и от того, что с ним происходит.

Судя по выражению его лица, я провалил какой-то тест.

– Взять хотя бы тебя, Эфрен, – сказал я. – Иногда тебе кажется, что весь мир в твоей власти, такой ты большой и сильный.

Черные глаза глядели на меня не отрываясь.

– А иногда, наоборот, любая мелочь выходит из-под контроля. По обстоятельствам.

Его руки дрогнули. Стакан упал на пол, глухо стукнув о мой персидский ковер. Он нагнулся, поднял его, сказал:

– Извини, мужик.

Я продолжал:

– Точно так же бывает и со всеми. Мы все то большие, то маленькие. Мне платят за то, чтобы я был умным, потому что у меня есть образование и опыт. Но я не волшебник, и потайных дверей у меня тоже нет.

– А что у тебя есть?

– То, что рассказывают мне люди.

– Я тебе ничего рассказывать не буду.

– Этот твой выбор.

Он качнул головой.

– Ну да…

– Ты считаешь, что у тебя нет выбора?

Молчание.

Я продолжил:

– В отличие от других докторов, которые колют тебя иглами, щупают и вообще говорят, что и как тебе делать, я не буду приказывать тебе ничего.

– Да ну?

– Я серьезно, Эфрен. На тебя и так все навалились. Я не хочу быть частью этой кучи-малы.

Он посмотрел на свои колени.

– Значит, не хочешь?

– Чего?

– Быть моим… делать, что обычно делают доктора.

– Я просто хочу делать свою работу, – сказал я. – Которую я люблю. Ты кажешься мне интересным парнем, и я был бы рад с тобой поработать. Но быть частью окружающего тебя шума? Нет.

Он встал, стиснул стакан, потом поставил его на стол, стукнув донышком.

– Ты правильно говоришь, мужик. Достало меня все.

И сквозанул мимо меня к выходу. Конец сеанса.

* * *

Я решил, что больше не увижу его, и уже начал репетировать траурный звонок Шейле Бакстер, когда мне позвонили с телефонной станции.

– Некая миссис Касагранде хочет поговорить с вами, доктор.

– Соедините.

Пауза.

– Алло!

– Доктор Делавэр слушает.

– Это мама Эфрена.

– Очень приятно. Как его дела?

– В общем, – сказала она, – немного хорошо. Эфрен тестирует себя дважды с тех пор, как пришел от вас.

– Отлично.

– Он все еще находит конфеты и таскает, но потом хотя бы тестирует и делает укол… когда вы хотите видеть его снова?

– А он хочет сюда вернуться?

– Он забывает вам платить, – сказала она. – Я даю ему деньги, он забывает. Я пошлю вдвое, о’кей?

– Конечно. Значит, Эфрен…

– Он говорит, на следующей неделе. Это о’кей?

Я нашел в журнале свободное местечко и сделал пометку.

– Спасибо вам, доктор, – сказала Розалинда Касагранде. – Эффо говорит, вы парень с норовом.

– Вот как?

– Это хорошо. Для него, знаете? С норовом – значит, сильный. Он живет всю жизнь с девочками, все думают, он малыш, знаете?

– Его балуют.

– Я думаю, теперь ему нужен кто-то, кто напинает ему задницу. Он придет на следующей неделе.

* * *

Следующие три месяца золотистый низко стелющийся автомобиль пунктуально подъезжал к дверям моего дома раз в неделю. Я никогда не ставил Эфрену никаких жестких временных рамок заранее, наоборот, каждый раз предлагал ему несколько вариантов на выбор – и даже настаивал, чтобы он сознательно выбирал сам.

Однако я никогда не отдавал его время другим пациентам – он стал для меня важен. Факт, которым я никогда ни с кем не делился.

И он приходил всегда, за исключением одного случая, когда у него была сильная простуда, и он позвонил мне сам и за семьдесят два часа до встречи отменил визит.

Первые несколько сеансов состояли по большей части из его вопросов и моих ответов. Он расспрашивал меня обо всем – где я учился, сколько денег зарабатываю, в каких местах жил раньше. Я отвечал, но без подробностей, и моя сдержанность пришлась ему по вкусу: тот, кто дорожит приватностью своей жизни, с уважением отнесется и к его секретам.

С вопросом конфиденциальности я разобрался сразу, дав ему понять, что четырнадцатилетнему пацану полной секретности никто не гарантирует. Однако пообещал, что никогда, даже под давлением, не предам огласке ничего такого о нем, что он сам не хотел бы предавать огласке.

– Даже если давить будут копы?