говорила совершенную правду и действительно намеревалась позвонить в полицию. И тогда весь мой план провалиться, а шанс кровавой мести раз и навсегда пропадёт. Я не мог допустить подобного, потому принялся лихорадочно придумывать способ остановить Викторию.

Я несколько раз опустил кулак на дверь, но ни к чему кроме растекающейся по всей кисте боли это не привело. Дверь содрогнулась на петлях, но язычок замка надёжно сидел в предназначавшемся ему отверстии. Отпереть её можно только повернув специальную защёлку, добраться до которой я и желал. Не придумав ничего лучшего, я сжал левую руку в кулак и направил её в боковое окно. Тонкий стеклянный прямоугольник, крепившийся в раме с помощью не до конца забитых маленьких гвоздиков, вдребезги разлетелся по сторонам, и резкая боль затмила глаза. Острые осколки исполосили руку, оставив кровоточащие линии ниже фаланг указательного, среднего и безымянного пальца. Прошипев сквозь зубы и зажмурив глаза, я постарался не задерживать на ней своё внимание. Нащупал задвижку и повернул её. Щелчок и дверь раскрылась, впустив меня в веранду, утратившую всё, кроме своего имени.

Ещё две недели назад её смело можно было назвать лучшей комнатой во всём доме: на старом ковре, какие советские граждане обожали вешать на стены спален или гостиных, располагался небольшой деревянный стол – хоть и старый, а привлекательная нотка, бросающаяся в глаза до сих пор блестела, как и его отполированная крышка. По левую сторону от стола стоял ряд из трёх плетёных кресел и книжный шкаф, удерживающий на своих полках парочку томов всем известных классиков, стопку черновиков Романа, туго связанных толстой нитью, и бюст Владимира Ильича, внимательно смотрящего на каждого, кто входил в этот дом, словно бдительный часовой, не смыкающий ни на секунду глаз. Эти вещи – единственный не тронутые Викторией предметы. Остальное было помещено в картонные коробки для отправки к будущим покупателям. Мне удалось насчитать четырнадцать коробок различных размеров, и то лишь приблизительно, ибо ощущала душа, что жаждущая богатство Виктория не остановилась на таком ничтожном пределе. Стоило только подумать о ней, и новый порыв ярости направил меня к лестнице на второй этаж.

Преодолев почти половину, я услышал тихий, перебиваемый всхлипами голос Виктории:

– …улица Тихая, дом пятьдесят девять. Пожалуйста… у него нож!..

Я отшатнулся назад, словно громом пораженной, впервые с момента последнего звонка Романа почувствовав неуверенность в себе. Даже больше чем просто почувствовал – отдался ей, и тоненький голосок в голове произнёс:

«Слишком поздно, ты опоздал. Тебе ни за что не успеть достать её до приезда полиции. Они уже в пути и мчаться на всех парах, желая спасти очередную никому не нужную жизнь. К чему прибегнешь теперь? Попытаешься ретироваться и убраться восвояси?»

Убраться восвояси, когда за спиной осталась половина дела, возможно, более трудная, нежели ожидающая тебя там, наверху…

– Е… ПАДЛА! – закричал я не в силах удерживать злость и поспешил на второй этаж.

Разумеется, я не мог отступить. Я не мог просто покинуть этот дом, максимально близко приблизившись к преследуемой цели. С таким же успехом Исса Магометович мог отпустить Чикатило после его поимки, дабы тот мог продолжить свою весьма спорную деятельность. И пусть полицейские сапоги переступят порог этого дома, я не остановлю смертельный пыл, не обернусь назад и не позволю сомнению и впредь взять над собой верх.

Надо лишь успеть дойти до двери спальни. Дойти и вонзить нож прямиком в очерненное гадким пороком сердце, раз и навсегда прекратив его биение.

Но и эта дверь оказалась заперта! Виктория заперла её изнутри, посчитав, что две тоненькие фанеры, между которыми царила пустота, наполненная воздухом какого-нибудь бесконечного китайского завода, спасут её от меня. И как же она заблуждалась! Я повернул позолоченную ручку вниз, услышал разрывающий барабанные перепонки Викторин визг и свой странно спокойный голос:

– Ори сколько влезет, сука! Я уже тут!

Затем, отпустив ручку, отступил на несколько шагов назад и метнулся на дверь, плечом налегая на дешёвый аналог крепкого дерева. Послышался хруст фанеры, и плечо вошло в ту пустующую полость. Женский крик разнёсся по дому, подтверждая мой успех. Я вытащил плечо, кулаком врезал в образовавшуюся щель, проломив и вторую фанеру, на короткий миг почувствовав себя обезумевшим Джеком Торренсом. Тем самым Джеком Торренсом, разносящим в щепки молотком для крокета дверь в ванную комнату, где спряталась его жена Венди, кричащая ничуть не тише Виктории.

Я улыбнулся поразительно подходящему ощущению, а рукой почувствовал, как что-то твёрдое ударило по запястью, с глухим стуком упало на пол, и воздух взмыл невероятно сильный запах мужского одеколона.

«Она швырнула в меня пузырёк с туалетной водой, причём достаточно метко», – подумал я, прежде чем кончики пальцев соприкоснулись с задвижкой и повернули её вверх.

(А вот и Джонни!)

Ужас, охвативший Викторию, достиг своего апофеоза, сжав её горло крепкой хваткой, не давая больше возможности крику просочиться наружу. Она вжалась в дальний угол комнаты, крепко держа в одной руке флакон женских духов в форме туфельки на высоком каблуке-колпачке, а в другой – маленькую пилочку для ногтей, направив острый конец в мою сторону, будто рыцарь направляет меч на своего врага. Широко раскрытые глаза на побелевшем лице, напоминающие чем-то глаза Даниила, прежде чем нож прошёлся по его кадыку, неотрывно смотрели на меня. Их наполнял жуткий ужас безысходности, с которой растерявший свои силы во время долгой погони заяц взирает на неумолимо приближающуюся пасть хищного зверя. Взирает на свою смерть, чей гладкий череп сверкает блеском белых клыков лесного убийцы. Блеском лезвия ножа, отражающего свет люстры под потолком спальни.

Я сделал несколько шагов на встречу к ней и попытался выдавить из себя доброжелательную улыбку. Получилось не очень, потому что уголки рта растягивались, чуть ли не до ушей, злорадно скалясь.

– Не подходи! Не подходи ко мне! – отыскав остатки сил, сумела произнести она, дёрнув пилочкой.

– А то что, подпилишь мне ногти? – усмехнулся я, приблизившись на ещё один шаг. – Слишком поздно для поиска выхода, дорогая. Следовало задуматься об этом раньше.

– ТЫ УБИЛ МОЕГО МУЖА! – выкрикнула она. – ТЫ ХОТЬ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ ЭТО?!

– Твоего мужа? Теперь его ты называешь так? – шаг вперёд. – А как же Роман? Решила забыть о нём, как неудачной шутки над другом?

– Роман? – недоумение в её голосе явно было подстроенным. Довольно-таки неудачно. – Причём здесь он?

– А ты додумайся, лгунья.

– Лгунья?! Я ниче…

– ПРЕКРАТИ ЭТОТ ГЛУПЫЙ СПЕКТАКЛЬ! – взревел я, потеряв терпение. Даже когда её жизнь опасно балансировала на краю тёмной пропасти, где мраком укуталась её погибель, Виктория не теряла попытки прибегнуть к