Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я, затаив дыхание, сжал нож до такой степени, что костяшки пальцев совсем побелели. Но я не обратил на это никакого внимания, ожидая, когда же тот спустится и подойдёт к автомобилю. Но этого не происходило. Секунды тянулись катастрофически медленно, а Дагуневский продолжал неподвижно стоять на крыльце, освещая фонариком двор. Неожиданно луч жёлтого света опустился прямо на кусты малины, вынудив меня снова упасть в смоченную росой листву.
«Неужели он заметил меня?» – пронеслось в голове.
В качестве ответа луч переместился с кустов на… О ГОСПОДИ!
– КТО ЗДЕСЬ? – послышался дрожащий голос Дагуневского.
Я приподнял голову и понял, что Даниил увидел припаркованный у калитки «ауди». Какой же непростительной ошибкой стало моё решение оставить машину именно в этом месте! Радовало лишь то, что ресторатору было неизвестно, что она принадлежала мне. Я немного привстал и заметил как быстро и легко, он соскочил с крыльца и помчался к своему «джипу». Полы махрового халата, словно флаги, развивались позади него, завязки, не сошедшие в спешке в узел, взмахивали из стороны в сторону, будто хвосты фантастической твари.
Дагуневский остановился и судя по послышавшемуся нервному смешку он увидел вмятину на капоте своего безупречного, без единого грязного пятна и царапины, случайно посаженой вылетевшим кусочком гравия из-под колеса встречной машины автомобиля. Тогда же и я встал с холодной земли, полностью выпрямился и медленно, стараясь не создавать лишнего шума, двинулся к нему. Мышцы тела напряглись до предела, став такими же твёрдыми, как тот приплюснутый булыжник. Дагуневский перевёл взгляд с «джипа» на «ауди», облив серебристый корпус светом фонарика. Он не видел меня. Не ощущал моего приближения в частности благодаря толстому слою мокрой листвы, поглощающей каждый сделанный мною шаг.
– КТО ЗДЕСЬ? – вновь выкрикнул он в ночь и обернулся назад…
Глаза ресторатора в первую очередь от изумления, а уж потом от страха и боли почти вылезли из орбит. Нижняя челюсть поползла вниз, набирая в лёгкие воздух, чтобы протолкнуть вставший в горле комом крик ужаса. Да только крика не последовало. Расстояние между ним и мною составляло не больше вытянутой руки подростка.
– BUON APPETITO, SIGNORE! – что есть мочи проорал я знакомую фразу, занёс правую руку на уровень левого плеча и со всего маху черканул им по горлу Дагуневского. Лезвие без единого препятствия, рассекая со свистом воздух, углубилось в его тонкую шею, разделило надвое кадык и вырвалось наружу. Кровь стремительно потекла из образовавшегося разреза глубиной нескольких миллиметров вниз по шее, а оттуда по оголённой груди. Даниил, схватившись ладонью и втянув голову в плечи, отступил на несколько шагов назад и навалился спиной на водительскую дверцу «джипа», не переставая смотреть на меня. Кровь просочилась меж пальцев, заструилась по ним и каплями полилась вниз. Фонарик выпал из его руки, и луч осветил мои ноги, облачённые в голубые джинсы с оранжевым швом и повседневные кроссовки. Но света надкрылечной лампочки было достаточно, чтобы я смог увидеть, как Дагуневский широко раскрыл свой рот, пытаясь ухватить хотя бы частичку воздуха. Послышалось хриплое бульканье, и кровь вырвалась изо рта, потекла по подбородку, по ладони, полностью покрыв её, и перебиралась на грудь. Тело ресторатора вздрогнуло, чуть согнулось в коленях, накренилось и рухнуло на правый бок, издав последний в этой истории хриплый звук.
Наблюдение за происходящим давалось мне с полным равнодушием. Рукой, что до сих пор держала окровавленный нож, я всё ещё ощущал мимолётную грубость, почувствовавшуюся тогда, когда лезвие вошло в плоть. Не самое приятное ощущение. Оно задерживалось в памяти, словно желая, как можно дольше напоминать об этом. Хотелось скорее избавиться от него. Я осторожно присел на корточки и развернул фонарик, направив желтый луч на лицо Дагуневского. Его глаза оставались широко раскрытыми. В них читался запредельный ужас. Не боль – ужас, не подающийся ни единому описанию. Кровь не так обильно, но всё же продолжала течь из шейного разреза, оставаясь в листьях, словно в малюсеньких блюдцах. Воротник халата уже пропитался на сквозь, поменяв голубой цвет на ярко-бордовый.
Глядя на него, мне вдруг захотелось смеяться. Смеяться над своей же трусостью и глупостью. До сего момента убийство казалась мне вещью невозможной (не считая страницы напечатанных книг), невообразимой, запредельной… безумной. Однако, совершив его собственноручно, ты неожиданно ощущаешь противоположные аргументы. Они легки, и присущей лёгкостью сводят с ума…
Но непреодолимое желание смеяться бесследно испарилась, как только до моих ушей донёсся безумный женский вопль. От неожиданности я вскочил на ноги и увидел Викторию. Она в длинной ночной сорочке зелёного цвета стояла на крыльце, у самого порога, прижав кулачки к груди, и смотрела на меня в ответ. Смотрела на нас. Смотрела и кричала…
– ТЫ УБИЛ ЕГО! – теперь она визжала. Визжала как пойманная на верёвку свинья, пытающаяся сопротивляться, решившим полакомиться свежей свининой хозяевам. – ГОСПОДИ! УБИЛ! УБИЛ! УБИЛ!
Минуя навалившийся на меня ступор, возникший неожиданным поворотом ситуации, я, неосознанно ревя, кинулся к ней. Безумная ярость вспыхнула внутри меня, застелив красной дымкой разум. Виктория завизжала ещё громче и отступила назад, стараясь захлопнуть дверь. Меня отделяло от неё семь или около того метров, но она успела запереть замок. Подбегая к крыльцу, я услышал громкий щелчок.
– СУКА! – прокричал я, очутившись у порога и повернув ручку. – СУКА, ОТКРОЙ ДВЕРЬ!
Я увидел Викторию в левом окне, прижавшуюся к стене. Кожа на её лице цветом стала похоже на лист бумаги. Она не просто побледнела – посерела. Слёзы текли по щекам и падали на сорочку, оставляя тёмные пятна. Волосы беспорядочно торчали в разные стороны, а заплаканные глаза не отрывались от двери. Тут наши взгляды пересеклись, и она вздрогнула.
– ОТКРОЙ! – повторил я, ударив кулаком по лакированному дереву, дабы сказанное лучше дошло до её сознания. Глухой удар заставил девушки лишь ещё раз вздрогнуть.
– Уходи! Я сейчас вызову полицию! – сквозь плач простонала она.
– ТЫ НЕ ПОСМЕЕШЬ!
Но Виктория посмела. Она развернулась и побежала к лестнице, направившись, видимо в спальню. И тут-то я почувствовал настоящий страх. Реальную, видимую эмоцию, не затуманенную неизвестностью. Эта дрянь
