Вот только заплатила за это Елена, девушка, которую он любил так, что сердцу становилось больно, а к глазам подкатывали слезы.

В лифте они поднялись на пятый этаж. Все молчали. Да и о чем здесь можно было говорить? И с кем? С этими костоломами?

Пятьдесят четвертая палата оказалась неподалеку от лифта, и все равно Павлу эта дорога показалась вечностью.

"Виа долороза[2],— подумал Павел. — Это моя виа долороза".

Может быть, он и преувеличивал, но в молодости все склонны к максималистским суждениям.

У пятьдесят четвертой палаты дежурила медсестра.

— Больная отдыхает, — сказала она.

— Ничего, мы ненадолго, — сказал один из охранников.

— Мы будем за дверью, — сказал второй охранник Павлу. — А вы входите в палату. У вас десять минут.

Павел кивнул и открыл дверь.

В палате было полутемно. Горел неяркий ночник на прикроватной тумбочке, окна были зашторены.

Павел подошел к постели и опустился на колени:

— Леночка, милая, прости меня…

Девушка, лежавшая под одеялом, открыла глаза:

— Павлик, ты пришел… Дай руку.

Она выпростала из-под одеяла руку и протянула ему. Павел припал к ее руке и понял, что плачет.

— Лена, прости меня, — заговорил он. — Ты пострадала из-за меня, но если бы я знал, что так все выйдет…

— А никто не мог знать, — слабо улыбнулась девушка. По щеке ее тоже поползла слеза. — Знаешь, что самое ужасное?

— Что?

— Они сделали мне операцию. Стерилизовали. У меня никогда не будет детей.

— Подонки!

— Но это ничего. Я уже смирилась. Ведь я хотела иметь детей только от тебя, а тебя у меня отняли.

— Лена, прости меня, прости, прости, если только сможешь…

— Ты ни в чем не виноват. Это судьба. Что они с тобой сделают?

— Они требуют, чтобы я перевелся на заочное отделение, а после первой сессии уехал с этой тварью в Толедо — якобы для того, чтобы получше ее узнать. Ненавижу ее! И себя ненавижу!

— Не надо, Павлик. Ненависть бесплодна. Только любовь приносит свои плоды. Обещай мне, что ты будешь хорошо относиться к этой девушке.

— Лена!

— Нет, обещай, прошу. Она ведь ни в чем не виновата. Да и никто не виноват.

— Лена, ты святая. Я должен был с первого раза это понять.

— Нет, я не святая. Святые не любят блюз, а я люблю. Просто без ума от блюза.

— Лена…

— Обещай мне, что в каждом ресторане, где вы будете сидеть, ты будешь заказывать оркестру блюз. Это будет напоминанием обо мне.

— Хорошо, хорошо, милая, но ты это так говоришь, словно…

— Словно что?

— Словно собираешься умереть. Не смей! Не смей! Ты еще встретишь и полюбишь достойного человека, не такого, как я!

— Ты разве не знаешь? Феи — однолюбы. А умирать я пока не собираюсь. У меня будет долгая жизнь, и я знаю, чем ее наполнить.

— Чем?

— Воспоминаниями о тебе, глупыш. Это будет мой блюз…

Дверь в палату приоткрылась.

— Время истекло!

Лена сжала его руку:

— Прощай. И помни обо мне.

— Но мы ведь увидимся? В университете?

— Еще ничего неизвестно… Так что пока прощай.

— Нет. До свидания.

Павел сидел в машине, и ярость пополам с болью бушевали в нем. Машина довезла его до общежития. Выходя, Павел показал охранникам неприличный жест. Но они только загоготали в ответ на это.

Машина умчалась. Павел долго стоял в сумерках один. Пошел дождь. Павел подставил ему лицо, чувствуя, как по коже барабанят капли. Но дождь не мог смыть его боли и ярости. Павел зарычал и бросился в убежище. Сначала он бежал на двух ногах. А потом понял, что бежит на четырех. Между клочьями его одежды лезла шерсть. Лицо превратилось в волчий оскал.

Он добежал до логова и, ворвавшись туда, принялся все бить и крушить. А потом завыл, и вой его навел страху на всех окрестных псов.

Откуда ни возьмись появился Канцлер. Он увидел, в каком состоянии находится Павел, и ахнул:

— Мой принц, вы изменились, несмотря на то что нет полнолуния!

— Ар-р-р! — прорычал Павел.

— Значит, вы воистину принц волков, раз способны на это! Вам немедленно надо подкрепиться, вы потеряли много сил. Вот соевое мясо…

Павел боком оттолкнул старика от двери и выскользнул в нее, услышав пожелание:

— Удачной охоты!

Первой жертвой вервольфа стала бродячая кошка. Павел пренебрег всеми запретами Канцлера. Кошка сама виновата — не вовремя появилась на его пути. Павел сгрыз добычу, будто ее и не было. Ярость и боль, ярость и боль…

И он завыл, завыл снова, но теперь это был другой вой. В нем было больше слез и печали.

Павел бежал лесом, никого и ничего не боясь.

И тут дорогу ему заступила волчица.

— Вот и ты, дорогой, — нежно прорычала она.

— Инна?

— Она самая. Может быть, ты меня хочешь? Снова? Как тогда?

— Не хочу! Я хочу охотиться.

— Так давай охотиться вместе!

— Я хочу охотиться один!

— Какой ты несговорчивый бука!

— Лучше скажи мне вот что: как ты смогла оборотиться вне фаз луны?

— Ну у тебя же это получается…

— Я — это я.

— Ты мне передал часть своего дара, дурачок. Так что нам теперь надо держаться вместе.

— Хоть на миг оставь меня в покое!

И он бросился бежать во весь опор.

Вокруг свистел воздух, с его дороги заблаговременно убиралась всякая мелочь. Наконец он поймал зайца. Хотел разорвать его, но тут…

…Тут он услышал голос Лены:

— Пощади его!

Павел отпустил зайца — и вдруг изменился. Боли совсем не было, но не было и радости. Он, голый, стоял посреди ночи и молился кому-то неизвестному, чтобы его жизнь хоть на немного стала лучше.

Незаметно к нему подкралась Инна. Она тоже приняла человеческий облик. Ее нагое тело в слабом сете звезд выглядело очень соблазнительным.

— Очень мило, — пропела Инна. — Первый раз у нас было как у волков. А теперь будет как у людей.

— Ничего не будет. — Павел сбросил ее руку со своего плеча.