– Сюда! – подсказал лейтенант, и мы повернули налево. Еще раз у нас проверили документы, в «следующем зале» приказали сдать оружие вместе с кобурой. Такие сложности!

– Проходите, товарищи. – Лейтенант оружие не сдавал.

Небольшой кусок явно станции, но в торцевой части стенка оказалась огромными воротами. Мрамор и кафель кончились, сплошной бетон и достаточно редкие фонари. Полумрак, но не слишком темно. Через некоторое расстояние стоят часовые, с пистолетами, а не с винтовками, и все – средние командиры. М-да, не слишком уютное место службы!

– Сюда! – лейтенант показал металлическую дверь, которая открылась удивительно легко и бесшумно. Совсем другое дело! Высокие потолки, белые оштукатуренные стены, люстры, занавеси на окнах, которых нет. Обстановка вполне качественная. Еще один поворот, и оказываемся в довольно большом зале с колоннами, где рядами стояли стулья.

– Присаживайтесь, подождите здесь. Я доложусь. – Но он никуда не ушел, вошел в кабинку, закрыл дверь и позвонил по телефону. Вышел и сел на кресло через проход в том же ряду.

– Можете снять шинели. Вон вешалка, – сказал он, но сам раздеваться не пошел. Воздух в зале был свежий. Убранство соответствовало минимум обкому партии. Я даже подумал, что, а не «Сам» ли нами заинтересовался? Однако через пятнадцать минут из боковой двери вышли полковники Климов и Комаров. У двери остались стоять два командира в парадной форме ВВС. К нам подошли и поздоровались, затем Климов направил нас вниз к сцене и показал место в центре пересечения двух проходов.

– Лицом сюда, – приказал он, критически осмотрел Хохлова, потом меня, недовольно поджал губы. Хотел сделать какое-то замечание, но не успел: раздалась команда «Смирно!». В зал вошли два маршала, обоих я помню по старинным фотографиям: Тимошенко и Шапошников. Командующий фронтом, первый заместитель Верховного, и начальник Генерального штаба. Докладывает Климов Шапошникову, что летчики 565-го полка, уничтожившие стратегического разведчика, прибыли по его приказанию. Шагнул в сторону и четко развернулся, держа руку у козырька. Нас он представил, как записано у него в штатном расписании: комэск и старший летчик. Маршал подошел к Хохлову, и тут, после рукопожатия, состоялся маленький цирк: Дима указал на меня.

– Товарищ маршал, я – ведомый. Я его ведомый с июня месяца. И в этом полете был ведомым.

– Чудны дела твои, господи, – усмехнулся маршал. Не оборачиваясь, он сказал: – Сашенька, второй Ленина, быстро!

Подполковник, стоявший чуть в отдалении, рысцой убежал за дверь.

– Ну, делитесь, как так получилось?

– Летаем вместе уже давно, с конца июня, но в боевом и тактическом применении младший лейтенант Суворов опытнее и лучше подготовлен, чем я. Я был политруком эскадрильи, и стал его ведомым, так как больше летчиков, подготовленных на МиГ-3, в полку не было, но у него счет подходил к первому десятку, а у меня был один лично и два в группе, не считая Финской.

– А почему без наград? – вопрос был уже ко мне.

– Подавали, но мы в то время служили на юге, под Измаилом, в 67-м ИАП.

– А у вас? – спросил он Хохлова.

– Это за Финскую. Представление ушло в Москву, когда Виктор сбил шестнадцатый лично, то на меня тоже подали. Но это было второго июля, когда немцы начали наступление на Винницу и Бельцы. Что с представлением – я не знаю. Сюда мы только прибыли, пятнадцатого сентября.

– Всеволод Викентьевич, сегодня же разберитесь с 67-м ИАП в наградном и доложитесь.

Тут появился «Сашенька», и награждение продолжилось. Мне прокололи гимнастерку, и маршал прикрутил орден на нее. Подал руку и спросил:

– А сколько всего?

– Этот был двадцать третьим и двенадцать в группе. У нас пилот погиб в этом вылете. Ему хотят написать, что погиб в летной катастрофе, а он погиб в воздухе, на высоте выше 13 тысяч метров. Там не все выдерживают, товарищ маршал. Машина была исправна. Это был самолет старшего политрука Хохлова. Из-за этого не подписывают наградные.

– Скажите, что я разрешил.

Дима получил тоже Ленина, только у него Ленин был с орденской книжкой, а у меня с временным удостоверением, которое подлежало замене. И премию нам выписали по пять тысяч рублей каждому. Мы потом сбросились и отправили матери Мишки четыре тысячи рублей. Комфронта объявил обоим благодарность с занесением в личное дело. Для меня это тоже неплохой подарок. Всеволод Викентьевич неплохо «разобрался» в наших делах. В телеграмме, пришедшей в штаб полка и спущенной в эскадрилью, указывалось, что награждение пройдет в Кремлевском дворце в субботу 4 октября 1941 года. В адресатах были указаны и майор Рудаков, и полковой комиссар Мягков, и еще куча фамилий, в том числе все летчики первого состава первой эскадрильи, живые и мертвые. Телеграмма была правительственная. Командирам воинских частей, в которых проходят службу указанные товарищи, предписано обеспечить их своевременное прибытие транспортом и воинскими требованиями. Серьезный подход и времени дано 12 суток, вот только сомневаюсь я, что мы попадем на этот праздник жизни. Начнется первый штурм Москвы, и будет не до торжественных мероприятий. Но об этом знаю только я, но предпринять совершенно ничего не могу. Нет магического ящика-ноутбука, нет ничего, чем бы я мог доказать, что первый удар придется по Брянскому, а затем в стык Западного и Северо-Западного фронтов. А вякнешь об этом – и костей не соберешь бедного младшего лейтенанта Суворова. Так что готовлю людей к будущим боям, гоняю их по картам района боевых действий, ввожу в строй четверых молодых. Кроме того, гоняем прибывшее пополнение в виде шестнадцати обалдуев-сержантов этого года выпуска, уделяя им два-три часа в сутки на летную подготовку каждому. Так интенсивно они еще не летали в своей жизни. Но это будет им казаться раем через восемь дней.

Немцы начали, как часы, за полчаса до рассвета 30 сентября на Брянском фронте. Меня лично это здорово ударило по нервам. Что бы ты ни делал, как бы ни увеличивал эффективность действий против них на отдельном участке, они этого даже не ощущают. Я надеялся, что удастся на участке полка создать долговременный очаг обороны на Аккермане. Хрен там! Требовалось научиться отступать, и нас этому «научили», разбив полк на перебазировании. В общем, я озлобился на судьбу горькую, перебросил снятые на время высотных полетов АФА-И на уцелевшие машины, но разрешения на вылет всей эскадрильей у меня не было. Идти парой? Но нет ведомого, не могу же я подставлять командира под несанкционированный вылет. А мне, в качестве замены Михаила, подсунули сержанта Строева, проявившего потрясающие способности постоянно меня «терять», блуждать в непосредственной близости от аэродрома и тому подобное. Географический кретинизм у него был развит необычайно. Проще было списать, чем научить чему-либо. Сажать его на разведчика было категорически нельзя, но ценные указания из «Заветов Ильича», где располагался штаб полка, это на другой стороне Москвы и немного дальше, пришли, и там предписывалось старшему летчику эскадрильи заняться именно отстающими и довести их до требуемой кондиции. Взаимоотношения с майором Комаровым у меня не складывались. В чем дело – было не понять, но у него существовало всего два мнения: его и неправильное. И никогда никаких сомнений он не допускал. Это – отталкивало. Особенно это обострилось после поиска масел. Он их нашел, чем обеспечил стрельбу на большой высоте, но его даже не упомянули в приказах и не поощрили. А он так старался! Он не понимал, что в течение полутора месяцев, имея все для решения задачи по срыву действий авиаразведки противника, он не смог воспрепятствовать ей. Этим вопросом он не занимался, как и остальные «начальники». Отдал приказ и ждал его исполнения от подчиненных. А исполнить его было сложно, можно сказать, что это было не под силу 565-му полку. С таким «рукой водителем». А, кстати, Климову орденок прикрутили, пожиже, чем у нас, но дали.