«История моего назначения имеет некоторую своеобразность, а потому в двух словах напомню, в чем было дело, — писал он в своем дневнике. — Еще осенью 1913 года… мамак мне писала, что д. Николаша[80]был у нее и спрашивал ее мнения относительно моего назначения на эту должность. Я тогда же ответил мамак, что ничего ей не могу ответить, так как считаю, что эти вопросы должны решаться непосредственно между мною и д. Николашей, который мог бы мне об этом сам написать. Ответ мамак был написан в обиженном тоне… Весной 1914 года… я просил меня уволить от командования батареею по расстроенному здоровью. Через месяц от командира л. — гв. конной артиллерии Н.А. Орановского я получил письмо, в котором он мне сообщает, что скоро получает новое назначение, и спрашивает меня, желаю ли я быть назначенным на его место. Я ему ответил почти как и мамак… Затем снова получил от мамак запрос по тому же делу, и мне пришлось в этот раз ответить отказом. Я не считаю себя вправе, только что отказавшись от командования батареею по расстроенному здоровью, принимать высшую должность… Затем уже во время войны я неоднократно видел д. Николашу, и лишь один раз он меня спросил, как мое здоровье. Я в то время страдал головокружением, в чем чистосердечно и сознался ему… В январе этого года в Петрограде я был у Сергея Михайловича,[81]который спросил меня, желаю ли я быть назначенным командиром л. — гв. конной артиллерии. Я ему сказал, что если предложат, то не откажусь…».[82]Итак, вопреки желанию самого великокняжеского отпрыска, вопреки здравому смыслу и недовольству специалистов, считавших непозволительным подобное назначение, поскольку великий князь Андрей больше увлекается кутежами, чем службой, вопрос решился в пользу династической прихоти и настояния «мамак». Вечером 20 апреля 1915 года Андрей Владимирович получил от командира гвардейского корпуса генерал-адъютанта Безобразова телеграмму следующего содержания: «Прошу ваше императорское высочество не отказать сообщить о согласии принять вами должность командира лейб-гвардии конной артиллерии».[83]Согласие было дано. Новоиспеченный военачальник не осмелился больше противиться династической установке и великокняжеским традициям. Ну а как выполнял свои военачальнические обязанности, об этом могут поведать символические строки из его же дневника: «Разговор зашел о кухаркиных сыновьях. Ген<ерал> Борисов… заметил Николаю Михайловичу, что в старину князья шли впереди и первые рубились, а в образовавшуюся брешь лезли кухаркины сыновья. Теперь же кухаркины сыновья впереди».[84]

Заканчивая разговор о околопрестольных кознях главной «темной силы» в деле Николая II — великокняжеской элиты, следует высказать предположение еще об одной безнравственной акции, осуществленной этой силой. В рукописи товарища прокурора Екатеринославского окружного суда Руднева «Правда о Русской Царской Семье и темных силах», приобщенной следователем по особо важным делам Омского окружного суда Соколовым к делу, центральной фигурой, олицетворяющей «темные силы», обозначен Распутин. Причем заканчивается рукопись, видимо, не случайным акцентом. Руднев считает «нужным обратить внимание» на то, что «выдвижением Распутина ко Дворцу принимали в свое время особо горячее участие… Великие Княгини Анастасия и Милица Николаевны». А ведь это и есть те самые «черногорки», которых так опасалась и не любила Александра Федоровна — Алике. А ведь это — жены великих князей Николая и Петра Николаевичей, которые и сами были ярыми сторонниками «выдвижения Распутина ко Дворцу». Зачем? Это очень примечательный вопрос. Он в духе традиционных дворцовых заговоров и переворотов. При дворе нужна была одиозная фигура для компрометации царя и царицы, чтобы за спиной этой фигуры элита смогла «законно» свергнуть «помазанника божия», свалив всю вину на эту фигуру. Расчет, в общем-то, оправдался. Распутин ославил и Ники, и Алике, «благородный гнев» великокняжеской элиты, расправившейся с «черным царедворцем», нашел сочувствие и оправдание.

О том, как Николаевичи «выдвигали Распутина ко Дворцу», имеются некоторые подробности в воспоминаниях бывшего французского посла в России Мориса Палеолога. Он писал: «В 1905 году архимандриту Феофану, ректору Петербургской Духовной Академии, духовнику императрицы, пришла в голову несчастная мысль вызвать к себе Распутина. Он ввел его в круг своих благочестивых клиентов, среди которых было много спиритов, во главе последних очень влиятельная группа: Николай Николаевич, в то время командующий императорской гвардии, его брат Петр; затем их жены, Анастасия и Милица, дочери Черногорского короля… Они же в 1907 году представили Распутина царю и царице».[85]Затем Николай Николаевич, «осчастливив» племянника — «помазанника божия» знакомством с «божьим человеком», сам же решил и избавить скомпрометированного царя от этого «счастья». О своих хлопотах он говорил буквально каждому встречному, и скоро «создалось общественное мнение», что великий князь, осознав свою ошибку, стал тревожиться, как бы она не стала «роковой для династии». Один из «биографов» Распутина сообщал: «Николай Николаевич, впрочем, считал, что ему особенно легко достичь желанного по той простой причине, что он был, как и царь, мистиком-спиритом и вместе с тем лицом, представившим ему в 1906 году, вместе с женой своею Анастасией (тогда еще невестой) их бывшего фаворита о. Григория».[86]Надо заметить, что уже шла война, и Николай Николаевич являлся верховным главнокомандующим русскими войсками. Но, переключившись на время с фронтовых забот на тыловые, он пытается возглавить «операцию по ликвидации опасного внутреннего врага», а для этого поручает директору департамента полиции Белецкому вооружить его изобличающими фактами о преступных делах Распутина. По словам Белецкого, «великий князь решил определенно поговорить с государем об удалении Распутина из Петрограда».[87]

Но это была не прихоть Николая Николаевича, а династическая установка. Ее довольно откровенно выразил в разговоре с членом Государственной Думы Пуришкевичем старейшина великокняжеского рода, пропагандист и поборник династических традиций, президент «Русского исторического общества» Николай Михайлович. Он признался, что почти вся «семья Романовых подала государю записку о Распутине». При этом, по словам Николая Михайловича, он «получил серьезное поручение от государя и, выполнив его… написал доклад».[88]