Я понимаю, что миром правят деньги, но не все же должны участвовать в погоне за ними. Точнее, не всегда надо делать только то, что их приносит. Скорее, я люблю их зарабатывать, потому что они позволяют и без господдержки выполнять исследования, которые интересны. Да, их все равно надо сначала заработать, но не любой ценой.

– Что ты имеешь в виду под ценой?

– Можно за деньги, например, взяться получить какой-нибудь мутант со специфическими свойствами. Можно, как я только что сказал, селектировать вариант, преодолевающий вакцину.

– Кстати, как это возможно?

– Возможно. Я пробовал. Добавляешь при культивировании вируса возрастающие дозы не скажу чего, но не мутагена, – и вот у тебя уже штамм, который будет преодолевать иммунную защиту, созданную такой вакциной. Человека провакцинировали, вроде как защитили, а он почему-то заболел.

– Неужели кто-то такое делает?

– Примерно по этому поводу есть старый советский анекдот о рабочем с кроватной фабрики, у которого в доме не было кровати. Он деталей на заводе наворует, а дома как ни соберет, все пулемет получается.

– Почему пулемет?

– Ну, видимо, фабрика только называлась кроватной.

– Ты хочешь сказать, что делал вакцину, а получил совсем наоборот?

– Вакцину я не получил, это точно. А остальное комментировать сложно.

– Ну смотри. Вот сделана какая-то гадость или просто наработана. Но ведь никто не будет раздавать ее, как леденцы, или, например, вводить под видом прививок. Ну и что проку от этого всего?

– Ты прав, но, во-первых, есть такая отдельная отрасль – рецептуростроение. Я ее только что вкратце упомянул, а подробнее и не надо, у нас тут не ликбез по биотеррору. Например, о той же лихорадке Эбола известно, что при эпидемиях она не передается даже при чихании и кашле больного. Чтобы заразиться, надо случайно уколоться инфицированным шприцем или соприкоснуться с кровью или другими выделениями больного голыми участками кожи, где есть микротравмы. Но если сделать смесь с соответствующим размером частиц и распылить, мало не покажется.

– Неужели это так важно, и какой-то размер влияет на то, что человек заразится не от чихания, а от распыления?

– Важно, очень важно. Читай публикации классиков. Я имею в виду мои научные статьи. Ха-ха. Шучу. Сравни два случая. В США некто сделал пресловутый белый порошок с сибирской язвой. Эти конверты и на почте крутились, и в организациях, куда были направлены. Но заболели только адресаты, которые их вскрывали, а не все, кто был поблизости. Причем в основном менее опасной, кожной, а не легочной формой. Хотя штамм они достали вирулентный. И другой случай, когда в некой стране в каком-то городе, по-видимому в результате аварии, предположительно создалось облако аэрозоля. Никто не видел никакого порошка, облака не заметил, а куча народа на приличной территории заболела легочной формой и погибла. Вот отличие между специалистом и неспециалистом.

Я, как услышал про цвет американского порошка, сразу же подумал, что, слава богу, в их рядах пока нет специалистов.

– А какого цвета должен быть порошок?

– У меня он был бы черным, но не будем больше об этом. Меньше знаешь – крепче спишь. Иначе так можно договориться до ненужных вещей. И так опять все утро протрепались, а до болезни толком не добрались. Или твоя истинная задача – отвлекать меня, а все остальное – легенда прикрытия, как в старые добрые секретные времена?

Барменталь встал. С виноватым видом помялся.

– Знаешь, мы хотим перевести тебя в другую палату. В этой тебя солнце, наверное, с утра достает. Занавесок ведь нет. А та, другая, спокойнее и удобнее.

– Ладно тебе врать! И ежу понятно, что пора переходить в палату интенсивной терапии. Времени-то у нас практически нет. Если судить по моим предшественникам, к вечеру уже должна быть высокая температура, и по-хорошему надо будет начинать плазмаферез. Хотя пока температуры не ощущаю, к вечеру должно быть под сорок. Так что давай я сейчас здесь пообедаю, потом запакуюсь в противочумный комплект и перейду в бокс интенсивной терапии. Тогда коридор за мной можно будет не дезинфицировать. А как температура попрет, сделаем первый сеанс плазмафереза. Обсуждать нам на самом деле почти нечего. Интерферон не поможет, потому что в гене одного из белков вируса закодирован его белок-антагонист. Есть только плазмаферез, которым тоже нельзя злоупотреблять, и обычная схема борьбы с расстройствами свертывающей системы. И еще. Надо помнить простую вещь. Случаев излечения шприцевой травмы вирусом Эбола не зарегистрировано – все заканчивались летально. Поэтому, борясь за меня, важно не получить еще одного травматика. Никакой жертвенности, быть предельно осторожным. Надежда у меня одна – на Бога. И на индивидуальные отличия в рецепторах клеток, скорее всего, макрофагов. Хотя слово «макрофаг» мужского рода, мне эти клетки представляются женскими существами. Так вот, у них есть некие рецепторы, с помощью которых вирус их распознает, внедряется и инфицирует. Это позволяет ему расползтись с кровью по всему организму. А если этих рецепторов нет, имеет место латентная, вялотекущая, просто неощутимая инфекция, как это было во время последних эпидемий в Габоне и Уганде. Большинство контактировавших с больными заболели и умерли. А несколько человек, которые контактировали очень близко, не заболели. Почему? Может, не заразились? Образцы их крови, взятые в тот период, показали, что вирус в крови был. Значит, заразились, но не заболели. Почему?

Индивидуальная невосприимчивость. Такое бывает при некоторых инфекциях и чаще всего связано с генетическими дефектами, приводящими к отсутствию рецепторов на клеточной поверхности. И это моя единственная надежда. Так что, если в ближайшее время температура поднимется, значит, все. Собирайте с меня образцы и замораживайте – это будет мой последний вклад в науку.

– Да ладно тебе! Что за пессимизм?

– Это не пессимизм. Я просто знаю, с чем имею дело. И ты знаешь.

Теперь иди, готовься. Если вечером начнется, все будут в цейтноте. А я сейчас спокойно пообедаю, перейду в другую палату и устрою себе банный день. Иначе, если буду сидеть и прислушиваться к температуре, просто сойду с ума. И бумагу мне там приготовьте, попробую статью дописать. Потом в хлорамине искупаете и вынесете.

Барменталь маялся, не решаясь уйти после столь откровенного разговора. Алексей выдавил улыбку и помахал рукой.

Потоптавшись у двери, Барменталь вышел. Некоторое время из-за двери еще слышалась возня с крышками ведер с хлорамином, в которых он замачивал халат, маску и перчатки. Каждую в отдельной кастрюльке.

Потом громыхнула гермодверь, и все стихло – как отрезало. Внешнего мира больше нет, да и шансов тоже. Нет, маленькая надежда есть.

Теперь доказано, что часть людей заражалась, но не заболевала.

Правда, заражение наверняка было не шприцевое. Но ведь заражались, и наличие вируса в крови у этих людей доказано. Механизм в принципе известен: чтобы проникнуть в клетку, вирус должен прикрепиться к конкретному рецептору. У некоторых людей такого рецептора может не быть из-за генетического дефекта. Вот такой «дефективный» человек может оказаться счастливчиком и не заболеть. Нет рецептора, вирусу не к чему прикрепиться, и он не может проникнуть в клетку. Вирус может прикрепляться и инфицировать другие, менее важные клетки, что не позволяет ему убить организм и дает возможность развить иммунный ответ, подавив сам возбудитель. Нечто подобное известно для СПИДа.