Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А что делать?
– Ничего, – пожал он плечами, еще и руками встряхнул. – Живи.
Корабль накренился. Железо заскрипело, застонало. Мотор смолк. Секунда тишины. Хлопок. И снова тарахтение, дрожание бортов, бледное лицо мамы.
Мне показалось, что полосатого выкинуло из кубрика. Рядом его не было. Но вот с единственной спальной полки надо мной показалась его голова.
– Все дело в тебе! – перекрикивая гул, сообщил полосатый. – Твоя Юлечка появилась, потому что в тебе что-то есть. Это ты ее притягиваешь! Никто не виноват в этом. И ты не виновата. Ты такая – вот она и пришла. Может, ты влюбилась в кого, а может, писателем станешь. – Полосатый вытянул руку, показывая на подползающий ко мне очередной рюкзак. – Она исчезнет, если ты изменишься.
– Вырасту? – Других изменений я себе не представляла.
Полосатый зажмурился:
– Нет, это не поможет. Что-то такое… – он показал руками и свалился с лавки. – Эх, ничего не поможет. Измениться нельзя. Будут они крутиться теперь постоянно.
Сиреневую майку фестиваля полосатому не выдали. Он был в обыкновенном синем спортивном костюме. Может, такой же приблудившийся к этому походу, как мы с мамой?
– А вы писатель? – осторожно спросила я.
– Бывший! – хохотнул полосатый.
Дверь распахнулась, впуская воздух, холод и брызги.
– Казаков! – позвал гигант Володя. – Хватит девушек кадрить, пошли. У нас есть.
Я не поняла – они собираются есть или у них что-то есть. От мыслей о еде меня затошнило уже всерьез. Захотелось постоять и подышать полной грудью. Следом за полосатым Казаковым я поползла наверх.
Полосатый и Володя по сильно качающейся палубе резво ускакали к носу, а я вцепилась в поручни и, получив в лицо большой привет от Белого моря, расплакалась.
Из-за меня… Все из-за меня… Но почему? Обыкновенная, ничего особенного. В классе не выделяюсь. У нас есть звезды, есть парочка подлиз, парни давно уже разобрались, кто круче кого. А я четкая серединка. Меня никто не трогает. Здесь-то я чем ухитрилась выделиться? Тем, что все ходили мимо камня, не видели, а я заметила и стала представлять?
Тут я вспомнила, что всю дорогу винила бабушку, была уверена, что это ее проклятье на меня действует. Или мамино. Я даже допускала, что папино. Это сейчас он не совершает ошибок – мой папа идеальная машина по правильным поступкам, – но ведь когда-то он был маленьким и еще совершал ошибки. И по ошибке сбил палкой волшебного воробья, который обещал отомстить. Или сорвал в соседском саду заговоренный цветок. Или по роже не тому парню дал…
Не было ничего этого. Я все сама?
Телефон лежал во внутреннем кармане куртки. Куртка еще спасала, я не чувствовала себя промокшей. Связь на две елочки, но была. Я набрала Вичку. Была уверена, не подойдет, но после третьего гудка вдруг пискнул сигнал соединения.
– Ну что, малахольная, – хрипло – кажется, я ее разбудила, – спросила Вичка, – тебя там еще не убило высоковольтным проводом?
– Нет! Только в Белом море топит. Как вы там?
– Боимся, ты вернешься и опять начнется нашествие зомби!
– А Шульпяков?
– Ты гляди, Рика влюбилась!
Мне стало жутко неудобно, я пробулькала пару неубедительных отговорок, но Вичка все твердила про «жениха и невесту», что Шульпяков теперь герой, ему будут уколы от бешенства делать, потому что наш Шарик таких прививок не имеет. И вообще пес сбежал, подался в преисподнюю, врата Аида охранять. Бабушка моя уехала в город. А вот баба Шура сразу выздоровела и теперь следит за нашим огородом и курами. Кур кто-то таскает, и с этим уже ничего не поделаешь. Шульпяков на фоне бешенства стал совершать подвиги…
Про кур было неинтересно, про подвиги тоже. Я все пыталась вклиниться в шум связи и безостановочную трескотню Вички – то, что она постоянно болтала, было хорошо. Выздоровела.
Помимо кур и Шарика были и другие новости. Развалившийся дом снесли. Местные бодро разобрали доски по своим хозяйствам, Вичке удалось урвать заварочные чайники. Один, с отколотым носиком, она оставила для меня.
Как мило и как… грустно.
Что-то такое в душе моей появилось. Загрустила я, что ли, по нашей деревне, по реке, по полям, по высохшему затону, которому теперь очень будет не хватать памятника – я даже узнала, что называются такие памятники без могил кенотафами, что ставят их для того, чтобы помнили. У нас точно помнить будут.
– Так что Шульпяков? – прервала я безостановочный бубнеж. – Привет ему передай! Слышишь? Непременно передай!
Вичка хрюкнула, и связь пропала. Корабль полетел вниз, я еле удержала в руке телефон. Сзади мне наподдало волной.
– Уходи! – махал мне рукой из капитанской рубки парень, что давал мудрые советы по расположению в кубрике. – Не стой здесь.
Я получила по лицу волной, джинсы промокли. Подгоняемая ветром и брызгами, покатилась к открытой двери в кубрик.
Здесь меня попытались переодеть. Женщина с выбеленной челкой оказалась невероятно хозяйственной. Пока я раздевалась, на нас упали все вещи, какие еще были в состоянии падать. Потом погас свет и почудилось – заглох мотор. Волна била с остервенением. Валясь на пол, я поклялась, что если выберусь, то зашвырну Юлечку на самую дальнюю звезду нашей Галактики. В какое-нибудь созвездие Весов или Лебедя. Пускай там шторма устраивает.
Дальше начался ад.
Нас мотало без остановки. Всех тошнило. В воздухе стоял запах нашатыря. Мама, моя упрямая мама, сидела одна на той стороне, что постоянно взлетала, сидела поджав ноги, обхватив колени руками и глядела перед собой.
Я зажмурилась.
«Мамочка, мамочка, мамочка, прости меня! Я не хотела! Я не знала, что все так получится. Мы немножко с Вичкой поиграли. Да-да, ты говорила, что ходить на старый затон нельзя, что не стоит лазить в старый дом, что он обвалится. Ты очень меня любишь и хочешь, чтобы со мной ничего не случилось. И я трижды дура, что не слушалась. Я обещаю, обещаю, обещаю никогда больше не ходить на затон. Я не буду больше вызывать духов, я буду делать только то, что ты скажешь. Ложиться спать вовремя, хорошо завтракать и не пить газировку. И даже буду читать книжки. Мамочка, мамочка, поверь мне. Я изменюсь, совсем изменюсь. Ты не будешь больше из-за меня так смотреть. У тебя исчезнут эти страшные морщинки в уголках глаз. Все-все будет по-другому. Как только я вернусь, я непременно поеду к бабушке и буду все оставшееся время полоть огород, выгонять кур и мыть посуду. Я скажу спасибо Шульпякову, что он мне помог. Я попрошу прощения у Вички, что втравила ее в эту историю. Я сама изменюсь. И со мной, измененной, не произойдет ничего плохого. Никто ко мне не прицепится, никто не будет убивать уже моих друзей».
Почему-то вспомнился красавец фельдшер. Странно было, что «Скорая» так быстро добиралась в наш тараканий угол. А еще странно, что все удачно складывалось. Конечно, неприятностей было много… Дом этот дурацкий… Но всегда попадались нужные люди. Баба Шура, посоветовавшая поехать на Соловки, и вот мы туда едем, несмотря ни на что. И по всему выходит, что это единственное верное направление. Маме удалось взять билеты до Беломорска – и это тоже хорошо, потому что в Кеми не было бы литературного фестиваля, которому по срокам нужно было непременно идти к Соловецкому архипелагу. Хорошо, что мы сходили в Залавругу и встретили гиганта Владимира. Хорошо, что со мной поговорил полосатый. Он писатель – никто другой не мог бы сказать мне таких слов. Красавец фельдшер попадает сюда же. Он был очень нужен, и он приезжал. Получается, если ты идешь по дороге, то встречаешь нужных людей. Надо только идти, не бояться. И знать, чего хочешь. Хочется, чтобы все закончилось хорошо, и пускай непонятно, как это – хорошо, но все равно это будет. Наверное, хорошо – это когда мама не смотрит такими глазами, когда не трогаешь поминутно в кармане телефон, вспоминая, что связи нет, папе не позвонишь, не докричишься через Вичку до Шульпякова со словами… любыми словами. Может, благодарности, а может, любви.