— И?…

— Он сказал, что не может жить без меня, и даже с женой своей развелся.

— И что… это действительно так?

Таня подняла на Ирину Генриховну глаза, в которых плескалась теперь растерянность и мольба о защите.

— Думаю… думаю, что да.

— И что ты?

— Что, я? — глухим голосом отозвалась Татьяна, думая, видимо, в этот момент о чем-то совершенно ином. — Я… в общем, после гибели Стасика я уже не представляла свою дальнейшую жизнь с кем-то кроме него, и сказала об этом Артуру.

— Что, прямо вот так и сказала?

— Нет, зачем же? Просто я сказала ему, что ворошить давно забытое прошлое уже не имеет смысла, у меня есть человек, с которым я хотела бы прожить всю жизнь, и довольно скоро я буду носить обручальное кольцо.

— Та-ак, и что?

— Он только рассмеялся на это и сказал, что не надо делать из него дурака. И тем более не надо даже мысленно связывать свою судьбу с человеком, которого уже давно нет в живых.

— Так-ак, — удивленно протянула Ирина Генри-ховна. — И кто же это мог донести до него подобную информацию?

Таня молчала, уткнувшись глазами в бокал с соком. Наконец произнесла глухим, бесстрастным голосом:

— Поначалу я даже не подумала об этом, он меня просто с ног сбил этими словами, но уже потом, когда приехала домой, да и сегодня целый день думая об этом… В общем, я так и не смогла вычислить человека, который мог бы рассказать ему о смерти Стаса.

— А общие знакомые?

— У нас не было таких.

— Почему?

— Ему надо было скрывать связь со мной от своей жены, ну а я… Я не хотела знакомить с ним своих подруг.

— Друзья по институту?

Тем более. К тому же я никому не говорила о гибели Стаса. Не хотела слов сочувствия, да и вообще.

— А твои родители? Может, кто-нибудь из них? Чтобы хоть как-нибудь скрасить твое горе.

Таня отрицательно качнула головой.

— Исключено!

— Так, кто же тогда?!

Она молчала, вновь уткнувшись непроницаемо-угрюмым взглядом в бокал с соком.

Молчала и Ирина Генриховна, мысленно увязывая версию убийства Стаса Крупенина на почве мести униженно оскорбленного самца с тем, что только что рассказала Савельева. Все сходилось и одно подтверждало другое.

Итак, Артур? И выходит, что никто иной, как сама Татьяна, стала причиной убийства Крупенина? Отсюда и подспудная, видимо, чисто интуитивная ненависть к Артуру. А иначе… Иначе с чего бы ей развиться, этой самой ненависти? Любил он ее безоглядно, к тому же он был первым ее мужчиной, причем, как она сама призналась, она сама, по своему собственному желанию отдалась ему, а подобное из сердца не так уж и просто выбросить. М-да, все, пожалуй, так и есть.

Да и сам мир со времен шекспировского Отелло пока что еще не менялся, по крайней мере, в лучшую сторону. Копни поглубже любое преступление, и в корне его — отвергнутая любовь или страстная жажда наживы.

Судя по внутреннему состоянию Савельевой, к такому же выводу пришла и Татьяна. И боялась сама себе признаться в этом.

Ирина Генриховна тронула ее за плечо и когда Таня вскинула на нее полные слез глаза, тихо произнесла:

— Лапочка ты моя! То ли еще в жизни будет. И ревность необузданная, и…

Она говорила какие-то слова и сама не понимала, зачем все это говорит. И когда сама себя поймала на этом вопросе, остановилась на полуслове и резко выдохнула скопившийся в груди воздух.

Господи милостивый, да ведь это все она для себя говорила, обобщая свой разрыв с Турецким, с той трагедией, которая произошла с этой милой девушкой, которая сидела напротив нее и ждала от нее, дуры, помощи!

Пытаясь успокоиться и хотя бы в норму привести разбушевавшиеся чувства, ни о чем больше даже думать не приходилось, она улыбнулась Татьяне, как лучшей подруге, и скорее приказала, чем попросила:

— Ладно, все об этом! Утрем платочком наши со-пельки и вернемся к нашим баранам, то есть к твоему Артуру.

— Он не мой! — мгновенно отреагировала Татьяна.

— Вот и прекрасно, — поддержала ее Ирина Ген-риховна. — В таком случае попытайся ответить на один-единственный вопрос. Ты сама-то уверена, что он…

Глаза Савельевой вспыхнули и она нервно передернула плечиками.

— Я… я не думала об этом. Никогда не думала.

— Но сейчас… Ведь ты подумала об этом? А иначе… иначе ты просто не позвонила бы мне.

Татьяна угрюмо молчала и Ирина Генриховна вынуждена была ответить за нее:

— Да, это очень больно и в этом трудно признаться даже самой себе, но на это необходимо решиться.

Таня вскинула голову, и было видно, что еще секунда-другая и она просто разрыдается.

— Я правда не знаю, — скороговоркой произнесла она. — Я правда не знаю, но…

— Но ты подумала об этом?

— Да.

Она выдохнула коротенькое и одновременно жесткое «да» и по щекам ее потекли слезы.

Ирина Генриховна достала из сумочки платок, оттерла слезы с мокрых щек.

— Все, Танюша, успокоились. Тем более, что это всего лишь наше с тобой предположение, и вполне возможно…

— Вы действительно думаете так? — вскинулась Татьяна.

— Да, — кивком головы подтвердила Ирина Ген-риховна. — Но чтобы развеять все сомнения, которые грызут тебя, нам придется отработать и эту версию.

— Да, конечно, — согласилась Татьяна.

— В таком случае будь любезна рассказать о своем Артуре. Все, что ты о нем знаешь.

— Начиная с первого дня знакомства?

— Зачем же с первого дня! — удивилась Ирина Генриховна. — Просто расскажи, кто он и что он, чем конкретно занимается и чем увлекается…

— То есть, его хобби?

— Да, пожалуй так, — согласилась Ирина Генри-ховна. — Еще хотелось бы узнать кое-что про его фирму, но если ты ничего не знаешь…

— А это зачем? — удивилась Татьяна.

— А вот это, девочка, мои профессиональные секреты.

— Но ему… если он не… не виноват…

И снова Ирина Генриховна вынуждена была мысленно пожалеть эту девочку, которую слишком рано стала ломать жизнь, ибо она сохраняла еще в душе какую-то тургеневскую чистоту. И поможет ли ей это качество в жизни?… Господи, кто мог бы ответить сейчас на этот вопрос?

Она думала о Татьяне, о той мужской ревности, которая может поломать не одну судьбу, а жалела при этом себя, любимую.

После разговора с Татьяной и «судака по-польски», который все-таки принесла официантка, Ирина Генриховна подвезла несколько успокоившуюся девушку до метро и была дома, когда уже стемнело. В пустынном одиночестве огромной квартиры, которой они когда-то радовались вместе с «ее Турецким», Ирина забилась в свой любимый кухонный «уголок», предварительно выставив на стол початую бутылку любимого Турецким армянского коньяка и залежалый кусок «Российского» сыра, которым также любил закусывать Турецкий. Наполнила рюмку и невольно усмехнулась, вспомнив, как он доказывал в одной компании, что коньяк мог закусывать лимончиком только незабвенный Николай второй, за что и был расстрелян большевиками, которые не могли вынести подобного издевательства над благородным напитком. И коньячок, тем более армянский, надо закусывать опять-таки армянским сыром, потому как коньяк без сыра, что свадьба без песен и музыки. Вроде бы и праздник в доме, а радости настоящей нет.