— Дура, дура, дура… — приглушенным бабьим криком кричала она и не могла остановиться.

Опустив трубку на рычажки, Голованов почесал переносицу, тяжело и обреченно вздохнул, словно тащил на себе неподъемный мешок с солью, покосился на сидевшего перед ним Турецкого.

— Все слышал?

— Ты о чем? — невинной овечкой прикинулся Александр Борисович, наполняя рюмки «кристаллов-ской» водкой.

— Ты того… — нахмурился Голованов, наблюдая за дрогнувшей рукой гостя. — Ты из себя меня не делай. Все-таки с женой твоей разговаривал, а не с тетей Дусей из заводской котельной.

Турецкий молчал. И только после того, как наполнил рюмки и поставил ополовиненную бутылку на стол, так же хмуро произнес, не глядя на Голованова:

— Оно понятно, что не с тетей Дусей. Только мне-то что с того? — На его скулах заиграли желваки и он, скорее для себя, нежели для Голованова, произнес: — Мне-то, говорю, что с того, что тебе звонила моя бывшая жена?! Тебе-е-е!..

— Ты что? — глазами изумленного барана уставился на него Голованов. — Ты чего, парень? Окстись! Ты что же, и ко мне ее уже ревнуешь.

— Да пошел ты!..

— Нет, — настаивал Голованов, выложив на столешницу жилистые кулаки, — ты все-таки объяснись. А то ведь…

— Что, в морду вмажешь? — скривился в вымученной ухмылке Турецкий.

Усмехнулся и Голованов, бросив на своего гостя полный презрения взгляд. Какое-то время сидел молча, уставившись глазами в стол, наконец произнес с горечью в голосе.

— Вот ведь как выходит, Александр Борисович, порой не знаешь даже, с кем водку пьешь. А вам я одно скажу: в клинику пора ложиться, в клинику неврозов.

Медленно, словно ее сдирали вместе с кожей, с лица Турецкого сползла ухмылка, он поднял на Голованова наполненные мужской болью глаза и едва разжимая губы, произнес просящим шепотом:

— Прости, Сева! Ради Бога, прости. Кажется, действительно лечиться пора.

Потянулся рукой к рюмке и все также негромко сказал:

— Надеюсь, не откажешься выпить со мной?

— Ну и дурак же ты, Александр Борисович! — то ли удивился, то ли восхитился Голованов, беря со стола вторую рюмку с водкой. — Неужто ты действительно ничего не понял?

— Не знаю, — искренне признался Турецкий.

— Так вот я тебе и объясняю…

— Ты об Иришке? «Иришке…».

Более прямолинейный Голованов даже рот приоткрыл, услышав, как Турецкий назвал свою жену. Впрочем назвать можно даже «лапочкой», сплюнув однако при этом, но здесь — «Ты об Иришке?…», и столько невыносимой тоски, любви и нежности было заложено в этой коротенькой фразе, что…

«Вот же идиот!» — мысленно отматерил Турецкого Голованов, но вслух произнес нейтральное:

— О ком же еще?

— Позволь мне разобраться самому, — уставшим голосом попросил Турецкий. — Сам понимаешь, когда… — Он отрешенно махнул рукой, поднял рюмку. — Давай-ка лучше о деле поговорим.

— Вот это другой коленкор! — обрадовался Голованов, тыкая вилкой в тарелку с нарезанными помидорами. — Слышал, поди, что твоя Ирина говорила?

Он специально выделил слово «твоя» и теперь ждал ответной реакции со стороны Турецкого. Однако, к его великому удивлению, таковой не последовало. Турецкий, видимо, даже не обратил на это внимания или же воспринял как нечто само собой разумеющееся. Оттого и произнес довольно спокойно:

— Ну!

— И что скажешь на это?

Турецкий отправил в рот ломтик ветчины и долго, очень долго ее пережевывал, отчего можно было подумать, что у него давным давно поистерлись зубы, а вкусненького пожевать охота, вот и приходится шамкать деснами, завидуя при этом молодым да зубастым. Наконец, все-таки закончил этот мучительный процесс, прихлопнул ладонью по столешнице и буквально на глазах стал снова тем самым Александром Борисовичем Турецким, следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры России, каким его знали всю жизнь и друзья, и коллеги по работе, и закованные в наручники подопечные.

— Пока что одно могу сказать твердо. Версий более чем предостаточно и убийцу искать надо где угодно, но только не в Измайловском парке. Я имею в виду версию ограбления.

— Согласен, — поддержал его Голованов. — В таком случае, на чем сделать упор? Месть?

— Не уверен, — задумчиво произнес Турецкий.

— Почему?

— Да как тебе сказать… Судя по тому, что рассказала о нем эта самая девушка, Таня Савельева, этот самый Артур довольно умный мужик и он должен был знать, что первым, на кого упадет подозрение в убийстве Крупенина, будет именно он. А то, что следователь вцепился в версию ограбления с убийством…

— Но судя по всему, именно на это убийца и рассчитывал, зная о том, что в лесу было совершено несколько ограблений. И почему бы «ограбление» Кру-пенина не завершить мокрухой?

— Возможно, — вынужден был согласиться с Головановым Турецкий, — возможно, что и так. Но…

— Что-то не клеится? — подсказал Голованов.

— Да.

— Но почему же в таком случае прокуратура вцепилась именно в эту версию?

— Да все очень просто, — как о чем-то само собой разумеющемся пояснил Турецкий. — Грабежи на том участке уже достали межрайонную прокуратуру, да и городская теребит, вот и решили умные головы поставить поиск грабителей на более широкую ногу.

— То есть, создание штаба с привлечением Московского уголовного розыска?

— Естественно. А для этого им не хватало мокрого гранда, как говорят на зоне, то бишь грабежа с убийством. А тут как раз ваш Крупенин подвернулся, вот и решили…

— Наш с тобой Крупенин! — уточнил Голованов.

— Пусть будет наш, — согласился с ним Турецкий. — Однако от этого ровным счетом ничего не изменится.

Голованов только хмыкнул на это, а вслух сказал:

— Поможешь разобраться с Артуром? Хотя бы получить установочные данные?

Турецкий потянулся за бутылкой и утвердительно кивнул.

Уже давно Агеев не жил столь комфортной жизнью, как в эти дни. По утрам не надо было спешить в «Глорию», чтобы не опоздать на утреннюю оперативку, и поэтому можно было и выспаться вдосталь, и в постели понежиться в будний день, отчего, признаться, он уже давным-давно отвык и не позволял себе подобного кайфа даже в отпуске, на море, где каждая минута дорога. Потом освежающий душ, легкий завтрак с чашечкой кофе перед телевизором и уже после всех этих приятностей неторопливый выход из дома и столь же неспешная поездка в «Геркулес», где опять таки работа становилась удовольствием.

Специфический запах спортивного зала, пол которого устлан пропитанными пылью матами, резкие горловые выкрики и тяжелые шлепки тушируемых тел. Кому-то, возможно, этого и не понять, однако для спецназовца, жизнь которого порой напрямую зависела от того, сколько времени он отдал подобным спортивным залам, все эти запахи и звуки ворошили в памяти нечто такое, что невозможно передать словами, включая в работу все навыки, приобретенные им на протяжении многих лет изнурительных тренировок. А если учесть еще и то, что за все это тебе платят вполне приличные деньги то картинка получалась привлекательная.