– Всё, что исходит из уст земного человека, ложь. Истинны лишь безмолвные светила.

– Значит, ты ведаешь, когда умрёшь и от чего?

Волхв встал на самый край забрала и глянул вниз.

– Лучше бы не ведать, – горько произнёс. – Умру от руки своего сына.

– Как же ты глуп, скопец! Берёшься судить о небесном, когда не ведаешь земного!

И с силой толкнул его в грудь. Старгаст сверзся с башни, не издав и звука. Скоро донёсся глухой удар о землю.

– Ну что, кудесник? – спросил царевич. – Истину ли тебе поведали звёзды? Что тебе, мёртвому, говорят светила?

Волхв лежал на земле, откинувшись навзничь, как поверженный лев.

В это время на башню вбежала Миртала, посмотрела вниз, и взор её вспыхнул.

– Зачем ты это сотворил, Бажен?

– Я испытал его науку! – с гордостью промолвил Александр. – Сей волхв сказал: я убью отца! И тогда стану великим! Теперь он мёртв, а мой родитель жив! Арис оказался правым, что проку гадать по звёздам?..

– Ты станешь великим, – промолвила Миртала. – Ты убил кровного отца своего. Отец для всякого человека – бог. Ты убил бога в себе и стал Изгоем…

Всё это произошло в яви и теперь снилось еженощно.

Сорок раз царь убивал своего родителя, сбрасывая с башни, и пробуждался в горячке и поту. Золотистая шкура змеи чернела и обращалась в камень, а гибкое тело иссыхало в ремень заскорузлый, после чего Миртала сама снимала сей главотяжец. Зуб ядовитый вынимала и зашивала в пояс, а окаменевшую рептилию сжигала в огне и пепел рассыпала в море, дабы соль горечи сына растворить в воде.

Так извела она весь свой серпентарий, и лишь одна змея, сороковая, живой сползла с чела. Эгейское море стало солонее.

Однако сон этот более уже не снился и не приносил невыносимых мук.

Теперь Александр был убеждён: урок, полученный на Понте близ Ольбии, суть провидение. Не варвар выбил из седла – промысел божий! И путь указан был – не географию искать и не дороги к святыням варваров, дабы лишить их мощи, и даже не славы воинской; он мыслил вернуть свой родоначальный образ, божественный ореол, перед которым всякий супостат впадал бы в трепет. Не царь Македонии, не тиран Эллады и не великий полководец должен поразить врага – сын бога Раза, его земное воплощение с именем Александр. И посему путь был избран не встречь солнцу, не на восток, не в дебри песчаных и каменных пустынь и не к столицам Персии – в сторону полуденную, ибо весь мир чтил и преклонялся перед величием Египта.

Вскормлённый философом, царь и прежде знал об этом. Тут же, после столь бесславного похода в страну полунощную, взор Ариса был обращён в полудень. И потому у переправы через Геллеспонт царь с надеждой и усердием ждал знака свыше.

В Египте обитали могущественные боги! Это признавали все страны света. И варварский восток, и Рим, и даже кичливая Эллада, воспевая в гимнах свой Парнас, взирала с завистью и затаённым страхом на исполинские гробницы фараонов и Стражника Амона, суть льва с образом человеческим, который греки прозывали сфинкс. Сотворить подобное не в силах были ни эллины, ни персы, и потому за обладание Египтом, за родину богов, каковым он почитался, с давних времён шёл спор великий.

Кто владел священным Нилом, под чьей рукой лежала эта пустынная земля, тот облекался властью фараона, сына бога Ра, которого в Великой Скуфи прозывали Раз, Первый и Один. Где обитают боги, там и сущ вселенский Парнас! А все иные, рождённые молвой людской или чьим-то желанием досужим, охотой возвыситься и обрести славу избранников божьих, земли обетованной, всего лишь жалкое подобие Парнаса!

Неведомо, через лазутчиков ли, через изменников из круга приближённых к владыке Македонии или посредством ума изощрённых мудрецов своих, но Дарий, тиран Египта, взявший себе титул фараона, изведал замыслы царя и перекрыл дорогу. Он позволил без всяческих помех преодолеть пролив и заманить фаланги подалее от Геллеспонта, на реку Граника, дабы поставить меж водных стихий, как меж двух огней. Персидские сатрапы ждали Александра в проходе горной гряды, известной со времён покорения Трои как Ворота в Азию. Ещё Македонский Лев грозился войти в них и сразиться с Дарием, однако этот хромой и одноглазый зверь стараниями своего двора и тайными помыслами персов был умерщвлён Павсанием, своим наложником и телохранителем.

Теперь явился молодой македонский лев, еще неведомый Востоку, однако облечённый славой отца и смутной молвой, де-мол, возмужавший отрок весьма суров, отважен и то ли мечен роком, то ли владеет чародейской силой или любим богами.

Александру же все было на руку, особенно водные преграды, ибо он знал нрав македонцев, которые дрались отчаяннее и смелее, коль знали, что отступать или бежать нет никакой надежды. В былые времена, когда державу терзали эллины, фракийцы и иллирийцы, не раз случалось так, что враг стоял под Пеллой, и казалось, дни племён, живущих с лова, сочтены и впереди осталось только рабство в чужой земле. Однако в этот час на македонцев, словно свет солнца, на всех одновременно, сходило мужество и просветлялся разум. Забыв обиды и ссоры междоусобные, они сбивались в рать, которую позже назовут фалангой, с кличем «Вар-вар!» входили в раж и бросались на супостата. И непременно побеждали!

Вот и сейчас, чем глубже полки внедрялись на Восток, тем более отвагой насыщались.

Здесь, у Ворот в Азию, молодого львёнка встречали с явным превосходством и скрытой опаской, желая в битве испытать того, кто посягнул выступить супротив владыки всего Востока. Тем временем сам Дарий стоял в других воротах, открывающих путь в Египет, – в узкой долине Пинара среди Аманских гор близ Иссы. Ход между ними был один – вдоль побережья моря, на котором, словно на пастбище, паслись тучные стада галер и табуны триер персидских. Флот македонцев, шедший вдоль берега, едва пробивался сквозь заслоны и отставал от пеших полков. А путь по суше лежал вдоль кованой цепи греческих полисов, бывших под властью Дария, и был путём сражений, который должен измотать ретивого царя с его полками, отбить охоту ко всякому движению не только в глубь Востока, но и в полудень. Если даже македонский львёнок и добредёт до Иссы, то отсюда, даже с самой высокой кручи, не позреть на Стражника Амона, ибо до Египта ещё сорок дней пути и цепь новых крепостей Сирии и Палестины…

Всё это Александр знал или предугадывал и не единожды,