Чернобородый нагнулся и крикнул в открытый люк бэтээра:

— Рафик! Рафик! Татарин, ты что, уже готовый там? Дай бутылку!

Из люка показалась рука с бутылкой вина. Он взял ее и передал Лехе:

— Держи, землячок. С товарищем за наш дембель, а лучше за свою удачу выпейте. Будь здоров, браток, — он подал руку.

Разгоряченный вином и разговорами партизан, Леха возвращался в рембат, шагая по степи с бутылкой за пазухой. Он рассуждал, не обращая внимания на испортившуюся погоду и начавшийся дождь.

— Ничего, — думал он. — Армия туда придет, враз порядок будет. Какая армада набралась! А то тоже мне, деятели, придумали необученных партизан посылать. Мужики уже старые, по сороковнику каждому. Давно забыли, как автомат выглядит, а их — под пули. И правда ведь, гондоны в шляпах!

Он остановился и осмотрелся вокруг. Степь была безветренной. С неба почти бесшумно падал дождь. Окрестности качались в мокрой матовой пелене. Ему неожиданно стало крайне одиноко, тоскливо и даже жутко. По телу ринулись колкие мурашки, как сотни точечных электрических разрядов, заставив непроизвольно сократиться мышцы спины. Передернув плечами, Леха не мог понять причины столь резкого душевного провала. Сердце заколотилось, а дыхание сделалось неестественно натужным, как будто он надувал большой воздушный шар. Вспомнились недавние сослуживцы, захотелось увидеть людей, хоть какое-нибудь проявление жизни в этом сыром, замутненном мире. Он поднял ворот бушлата и быстро зашагал, глядя вперед, стараясь хотя бы взглядом скорее достичь любого обитаемого места. Казалось, что позади него остается только пустота и что-то невидимое, но могучее следует вместе с ним, налегает на плечи, душит, но одновременно и толкает его вперед, заставляя ускорять шаг. Он бежал, спотыкаясь о змеиные кочки, пока не увидел часового у шлагбаума рембата. Укрытый плащ-палаткой часовой посочувствовал:

— Промокли, товарищ прапорщик.

— Да, есть немного… — ответил Леха и обернулся назад. Там была все та же необъятная, спокойная дождливая степь.

Леха зашел в протопленную палатку, повесил мокрый бушлат на проволоку у печки, снял сапоги, улегся на тюфяк и включил приемник. Радиоволны смещались, забивая друг друга многоголосьем. Он прошелся по волнам, немного послушал о том о сем и, постепенно согреваясь, вытянулся на тюфяке. Обрывки негромкой музыки, часто прерываемой голосами дикторов, гудение натопленной печки незаметно слились в единый звуковой фон. Тепло обволакивало и успокаивало. Леха уснул.

Михалыч вернулся, когда Леха еще спал. Он снял плащ-накидку, бушлат, шапку и тоже повесил их на проволочные крюки. Потирая ладони, Михалыч плюнул на поверхность печки, проверяя степень ее нагрева. Шипя, подпрыгивая и перекатываясь, жидкий плевок быстро испарился. Опустившись на тюфяк, Михалыч с трудом стянул мокрые сапоги и пододвинул их ближе к округлой, пышущей жаром стенке печи, а затем вытянулся на тюфяке. Он разглядывал неровное раскаленное алое пятно на печной трубе, являющееся единственным источником света внутри палатки, не считая тусклых остатков серого дня, сочащихся через оконный плексиглас. Уставший, простуженный от постоянного нахождения на холодном дожде, он закрыл глаза, вытянул руки вдоль туловища и задремал, ненадолго разлучившись с действительностью. Но скоро сон прервался пробежавшим по телу нервным импульсом. Он вздрогнул и открыл уставшие, ноющие от боли глаза. Медленно повернувшись на бок, Михалыч подпер кулаком подбородок, с завистью глядя на спящего соседа.

«Хоть бы что ему, — думал он, — сопит, только слюни пузырятся. А я, блин, дергаюсь тут, как лягушкин рефлекс. Возрастное, что ли? Ему-то чего, он в жизни пока только сопеть и научился, не успел еще нервы попортить». — Глубоко вздохнув, он снова заложил руки под голову и стал смотреть на провисший потолок палатки, расписанный розоватыми бликами. Работающий рядом с Лехой радиоприемник стал раздражать его.

«Сказки он, видите ли, слушает, — продолжая завидовать спящему Лехе, думал Михалыч, попутно внимая содержанию эфир. — „…Жила была Доминика. У нее был брат Кукулик… Доминика прибеги и братишке помоги…“ — доносилось из динамика. — Тьфу, едрены вилы! — мысленно ругнулся Михалыч. — И так тоска, а тут еще и трагедия… Зачем, спрашивается, этому Кукулику обязательно надо было в дерьмо залезть?! Мимо пройти не мог? Хотя с таким именем… И какой придурок так своего сына назвал? Кукулик, Хрюхрюлик…» — он протянул руку к приемнику и выключил его. Стало тихо. Только палатка парусила, хлюпая от ветра. Скопившаяся в провисшей крыше вода время от времени с тихим шелестом скатывалась по стенкам и тут же уходила в песок.

Не знал еще в тот момент Михалыч, что рядом спал уже не лишний прапорщик по имени Леха, а прапорщик Алексей Петрович Шашкин — старшина ремонтной роты большого мотострелкового полка.

Он позвал:

— Леха! Хорош дрыхнуть, вставай! А то ночью маяться будешь. Вставай! Ужин скоро!

Леха открыл глаза, потянулся и сел. Было тепло, приятно от пробуждения, а тут еще и живой человек рядом. Он надел сапоги, вышел на улицу и прямо с козырька над входом палатки слил дождевую воду себе на голову. Вернувшись внутрь, он вытер волосы полотенцем и, полагая, что выдержал нужную паузу, торжественно объявил:

— Завтра утром уезжаю в пехотный полк старшиной ремроты. Отдых окончен! Не скучай тут, Михалыч! Скоро тебе сюда нового напарника добавят! — Он кивнул на свой тюфяк, а затем приподнял его, вытащив бутылку вина. — Обмоем отъезд?!

— Ага — согласился Михалыч. — Жаль, конечно, что ты у нас не остался. Правда, жаль! Мы бы с тобой хорошо сработались!

Ужинали в палатке, выпивая за удачу и новое Лехино назначение.

Леха поведал Михалычу про встречу с партизанами и про странные ощущения, охватившие его в степи.

Михалыч внимательно выслушал его и подытожил:

— Это, Леха, место для тебя, может, такое нехорошее. Ты больше туда не ходи.

— А для других оно хорошее?

— Для других, может, и вполне нормальное. Говорят, у каждого человека есть свои нехорошие и хорошие места на земле. Некоторые из них даже, говорят, жизнь забрать могут, а другие, наоборот, силу дать, от болезни спасти. Вот считай, что ты свое нехорошее место уже определил. А это даже лучше, чем хорошее найти. Оно же ведь как? Главное — знать, где вляпаться можно, чтоб потом не отмываться. Твое видал где? Далеко в степи, на безопасном для жизни расстоянии. Какой тебя хрен сюда еще занесет? Ты же не Кукулик!

— Какой Кукулик?

— Да так, герой один! Долго рассказывать — Доминикин брат! Тоже шастал почем зря, под ноги не глядел, пока не вляпался!

— Да ладно тебе, Михалыч, заливать! Плохое место, хорошее место… Может, это у меня от вина в бестолковке помутнело? Хотя чего там? Выпил всего граммов двести. Не должно бы вроде. Ну и черт с ним! Скоро мы, Михалыч, все в теплые края отсюда двинемся. Исключительно на хороших местах станем! Наладим там распорядок для угнетенного народа, укрепим интернациональную связь и дружбу! Обоснуемся, заживем!