этой задаче, но ты справился с… С внешними раздражителями, и сделал работу на отлично. Если будешь тренироваться дальше, то сможешь улучшить свой результат — Манфрэд ни слова не сказал о погибшем, даже вёл себя так, словно это было обычной практикой в Керхёфе.

Генрих хотел услышать не это; он ждал утешения, так как рядом с ним случилась трагедия, которая может оставить свой след на всю жизнь. После «внешних раздражителей», Генрих увидел только страх, недоверие и безразличие. Эти чувства кружили рядом с ним и сжигали его изнутри. Он остался один в очередной раз, размышляя об ужасе, что произошел с ним, и о том, в какое ужасное место он попал. Генрих не заметил, как с ним дальше разговаривал Манфрэд. Все его слова пролетали сквозь него и исчезали в никуда.

Слабый удар прошелся по телу Генриха. От неожиданности он начал наклоняться назад и, чтобы не упасть, ему пришлось оступиться. Он посмотрел вниз и увидел, как ему в грудь упёрлось дуло его собственного карабина. Генрих ощутил очередную волну неприятного холода, которая прошлась вниз к ногам, едва лишив их сил. Манфрэд ткнул ружьём в юношу, заметив, что собеседник отвлёкся на что-то другое.

Мгновения тишины и спокойствия вернули Генриха назад, после чего он забрал своё оружие из рук офицера и отправился в барак. Он мог бы зайти в столовую, где нужно было поесть, так как предыдущий приём пищи был более девяти часов назад. Но аппетита у Генриха уже не было. Он лишь хотел вернуться в кровать, где можно было прилечь и забыть об ужасе, что сегодня произошел.

После длительной работы, Генрих лежал в кровати и смотрел в потолок. Его веки медленно закрывались, и когда он почувствовал дуновение ветра, то узрел перед собою длинный коридор. Этот проход казался бесконечным, ведь чем дольше он всматривался, тем сильнее сгущалась тьма. Где-то вдалеке Генрих видел дверь, которая так сильно выделялась в пустоте, что казалась нарисованной. Коридор был полностью серым, его стены были обшарпаны, а на полу лежали куски камней, кирпичи и песок. Дверь была полностью сделана из белого металла. За ней был яркий свет, что виднелся сквозь замочную скважину. Этот свет был словно маяком для Генриха; он манил его и был его целью. «Я должен её открыть. Я должен выпустить его» — проносились мысли в голове Генриха. Ступая вперёд сквозь мусор, Генрих ощущал волнение, которое с каждым шагом только росло. Ему казалось, что чем ближе он становился к двери, тем дальше она оказывалась; он чувствовал, что это так. Пройдя сотню метров, Генрих начал осознавать, что его темп уменьшается. Он начал тормозить, что-то начало мешать ему. Посмотрев под себя, Генрих увидел, как в его ноги вцепились чёрные руки. Длинные и чёрные конечности тянулись из тьмы, что находилась позади юноши. Они крепко держались острыми пальцами за Генриха и не давали ему идти дальше. Борясь с ними, ему удавалось пройти еще несколько метров. Чем дальше он шел, тем четче мог слышать шум впереди: невнятный голос за дверью и стук по металлической поверхности. Звучание ускорялось, оно становилось громче и постепенно превращалось в кашу из звуков.

По бараку бурным потоком носились сослуживцы Генриха — они готовились к новому дню в лагере. Приходил Манфрэд и будил всё помещение. Генрих умудрился благополучно проспать приход офицера, и он очнулся, когда все начали собираться. Уставшим, от вчерашнего испытания, Генрих с трудом оделся, и прихватив свой карабин, вышел на улицу. Погода была более приятной, чем вчера, а вот утренняя пробежка была намного тяжелее. Манфрэду доставляло удовольствие испытывать своих подчинённых и выжимать из них все соки. Им пришлось не только бежать дистанцию в полтора раза больше предыдущей, но и делать это со своим оружием. После этого длительного процесса, болели все руки и ноги. Следующим тяжелым испытанием был завтрак. На тарелке опять лежала омерзительно холодная и безвкусная каша.

После вчерашнего происшествия были видны изменения в настрое окружающих: новобранцы разделились на два лагеря, те, кто знали, что случилось и те, кто были в неведении. Где-то угрюмо сидел рекрут, нервно осматривая помещение, косясь на каждого проходящего, где-то просто что-то радостно обсуждали. «Им еще не рассказали? Этот случай скрывают?!» — задался вопросом Генрих. Эта мысль пришла ему в голову в тот момент, когда он увидел стол офицеров. Они так же радостно щебетали друг с другом, как и вчера.

Генрих почувствовал легкий удар по плечу и, обернувшись, увидел Вольфганга, который пройдя мимо своего друга, медленно направился в сторону выхода. Генрих пошел за ним.

— Ты уже слышал о том, что вчера произошло? — Остановившись Вольфганг начал говорить с Генрихом, стоя к тому спиной.

— Даже больше — я был там.

Услышав это, Вольфганг обернулся к своему другу. В его глазах читалось сочувствие и удивление.

— Его перевели неизвестно куда, он был из четвертого отряда. Даже не знаю, что его ждёт…

— Я видел твоего офицера в деле — это даже не человек… — сказал Генрих после непродолжительной паузы. — Он накинулся на парня и…

— Никто не знает, где он. Просто сказали, что его перевели.

Яркое солнце освещало весь лагерь. Оно согревало почву и нагревало металл. Небо без единого облака выглядело бесконечным морем, где яркая звезда была подобна одинокому острову.

Седьмой отряд направлялся к западной границе лагеря, она отличалась от остальных тем, что была перекрыта старым деревянным забором. Шаткая конструкция много лет являлась непригодной для предоставления безопасности деревне. Теперь она служила как украшение и напоминание о старых временах. Рядом с этим забором стоял большой ящик, который был закрыт на массивный амбарный замок.

Манфрэд остановил свой отряд перед этим забором и указал рукой на место, которое было уже далеко за ним.

— Сегодня ваш счастливый день! Сегодня вы будете учиться стрелять. — Манфрэд сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. — Чтобы не произошло каких-либо инцидентов, все отряды тренируются далеко друг от друга. Ваша цель будет находиться на столбах — это кастрюли, тарелки и прочий хлам.

По дальнейшим разъяснениям можно было услышать подробные описания того, как надо действовать при стрельбе. В этот день нужно было проработать десять попаданий по целям: стоя, сидя и лежа. Из каждой позиции нужно было стрелять на разные дистанции. Последний выстрел будет происходить по движущейся цели. На этот раз Манфрэд позволил делать перерывы, но только при условии удачного выстрела. Один точный выстрел равнялся десяти минутам перерыва. Обед снова оказался непозволительной роскошью, и в столовую можно было