Мы с Лексом заснули за полночь, впервые за многие годы переплетясь руками и ногами до полной нерасторжимости. А в шесть часов утра нас разбудил телефонный звонок.

Трубку взял Лекс.

– Что случилось, Владик? – спросил он, и откуда-то с другой планеты донесся булькающий, захлебывающийся голос неизвестного мне Владика.

– Что случилось? Блять! Ленту открой! На Майдане убивают людей… – И короткие гудки, многоточием своим отчеркивающие край прежней, теперь уже канувшей в небытие жизни.

Москва. Декабрь 2013

Корпоратив, предсказуемый как грипп, в этом году пришелся на двадцатое декабря. За две недели до заветной даты по офису поползли слухи о предстоящих после праздников сокращениях, и все, как заведенные, бросились доказывать свою незаменимость для фирмы: писать отчеты, участвовать в кулинарном конкурсе на создание лучшего блюда в корпоративных цветах, брать на себя повышенные обязательства, клеить бумажные снежинки на окна и писать доносы, неловко и неумело замаскированные под рекомендации по повышению качества труда. Каждую неделю прибегали взвинченные и сияющие девочки из HR-отдела и приносили в клювике очередную сногсшибательную идею поднятия командного духа. Начальство среднего уровня, обеспокоенное не меньше прочих, но одновременно и звереющее от этой истерической показухи, отрывалось на подчиненных. Принтер регулярно ломался, не справляясь с количеством отправленных в печать бумаг, и всякий раз подвешивал работу отдела на несколько часов, которые потом приходилось наверстывать. Даже самые ленивые не уходили с работы раньше семи. Офис стал местом нервным, злобным, кипящим мелкими и яростными страстями, дни проходили в паническом веселье и долгих бессмыленных чаепитиях-гаданиях – сколько, кого, когда? Все вместе это смахивало на уцененную отечественную версию пира во время чумы. Я не гадала, зачем? Самого важного все равно не угадаешь.

Темой корпоратива были выбраны литературные сказки, поэтому уже начиная с обеда в коридорах стали попадаться продажники в костюмах серых волков, подметающие ковровое покрытие растрепанными хвостами, а в женском туалете было не протолкнуться от Красных Шапочек и Белоснежек пятьдесят второго размера. Забившись в угол, я пыталась свести в одну таблицу запоздавшие, как обычно, отчеты наших поставщиков, чтобы подвести итог уходящему году. Году, который начался с громкой политической «расчлененки», а заканчивался видеороликами неземной красоты, обещавшими рай на земле в одном отдельно взятом Сочи на все время Олимпиады.

Что бы там ни происходило в реальной жизни, но в смыслe PR «по очкам» власть у оппонентов пока выигрывала вчистую, намертво связав представление об оппозиции с образом очаровательного бабника и бонвивана, выпускника лучшей московской школы, защитника «Белого дома», одного из организаторов легендарного богемного «Проекта О.Г.И.», который читал правильные книги, посещал правильные места, оставлял правильные записи в социальных сетях и активно участвовал во всех подобающих приличному человеку акциях протеста против диктаторского режима, а потом вдруг взял да и порубил жену топориком, как барашка, в ванной, в лучших традициях русской классической литературы. И добро бы жена была убогая коммунистка или хамка из «Единой России», так ведь нет… очаровательная женщина, креативная, свободолюбивая, оппозиционерка. Кровавый пунктир судебного процесса по материалам этой семейной драмы, протянувшийся через весь год, вместе с истерической запиской другого оппозиционера, сбежавшего из тоталитарной Рашки в дивный «свободный мир», а в итоге повесившегося в голландской тюрьме для беженцев и оттуда перед смертью заклинавшего любить родину, подводили итоги двухлетней столичной движухи [16]. В итогах отчетливо ощущался стиль Федора Михайловича, словно протест в России по самой природе своей был обречен перерождаться в кровавую, самоубийственную достоевщину.

В ящик упало несколько новых писем. Реклама. Было трудно избавиться от ощущения, что спам приходит на электронную почту вместо каких-то «настоящих писем», так же как унылое, никчемое наше существование длится вместо какой-то другой, не нами проживаемой жизни.

В пятом часу к моему столу подошла зайка с обвисшими плюшевыми ушками и грустными глазами офис-менеджера Кати и велела закругляться, потому что автобусы в ресторан подадут через пятнадцать минут. Я сохранила на флешку так и не доделанную таблицу, придется заканчивать дома на выходных. Начальству все равно, корпоратив там или потоп…

В автобусе мне удалось забиться в самый дальний угол, и пока коллеги весело и развязно перешучивались через салон, я, отогрев кусочек замерзшего стекла, смотрела на заснеженную Москву, бесшумно скользящую за окном. Между офисными зданиями мелькали золотые купола церквей, на которые я давно перестала креститься. Бог отпал от меня два года назад вместе со множеством других вещей, когда-то казавшихся совершенно необходимыми. Осталось только легкое бледное сожаление об утраченном утешении, но его перебивала холодная и ясная уверенность, что мы с Богом друг другу больше ничего не должны. Впрочем, «русский Бог», как понимала его московская почвенническая тусовка, был в первую очередь патриотом, а уже потом Спасителем и Творцом. А у меня уже много лет не было иной родины, кроме тебя.

Автобус выехал за пределы третьего кольца, церкви закончились пошли витрины, затейливо украшенные к Новому году. Вспомнилось, как в Донецке в девяносто четвертом мы с Русланом гуляли после билогической олимпиады. У меня был фиолетовый пуховик, теплый и бесформенный, но ноги мерзли в тонких дешевых ботинках, и мы заходили погреться в большие магазины, чьи зеркальные витрины были словно порталы в другой мир. В одном из них продавали что-то розовое, шелковое, с пушистыми перьями, у меня дыхание перехватило от такой красоты и от отчаяния, что никогда мне не надеть ничего похожего, а Руслан тянул меня прочь за рукав:

– Да зачем тебе это. Такое только проститутки носят.

И я вдруг разревелась, словно его слова были последней каплей, переполнившей чашу моего горя.

– Я некрасивая! Ты же видишь! Я некрасивая! – закричала я ему так, что продавщица оглянулась. А он сказал:

– Ты дура. – Нагнулся и поцеловал мои мокрые глаза.

Несколько лет спустя появился Дмитрий и вобрал в себя все, что было до него, но сейчас, лелея это светлое полудетское воспоминание, я чувствовала, что начинаю наконец понемногу освобождаться от его многолетней власти над моей жизнью и памятью.

Столы были заставлены салатами, а танцполы – танцорами, бокалы звякали на подносах в такт залихватской музыке. Гуляли богато, «как в последний раз». Я уже знала, что меня не уволят, но вместо облегчения испытала почему-то только тихое, похожее на судорогу, отчаяние от мысли, что теперь так будет всегда. Рабочий день с девяти до шести, полтора часа на дорогу, премии каждые шесть месяцев, корпоратив раз в году… Грех жаловаться, напомнила я себе, грех жаловаться. Два года назад эта работа была спасением: хорошая зарплата, ни одного знакомого лица, никаких разговоров о русском Боге и судьбах России. Два года назад ты другими глазами смотрела и на людей, и на закуски. Тогда «нормально» – это было счастье, сегодня – звучало как приговор к пожизненному. И я могла снова и снова пенять себе на неблагодарность, но уже не получалось заставить себя радоваться этой жизни, с ее терпимыми сложностями и терпимыми радостями, без страсти, без смысла, без цели. Я была отравлена многолетней жаждой предназначения, и не было мне спасения в доброй пьяной корпоративной сказке о чудесном выполнении плана продаж.