В этот же период и в том же духе, но с большими людскими потерями, королю Франции удалось блистательно разделаться с опасными проблемами Бургундии. Много молодежи погибнет ради достижения этой цели. Но тысячи из этих жертв были рейтарами из Швейцарии, Лотарингии или Карла Смелого, а не прямыми подданными короля Франции, всегда стремившегося сберечь своих. И по понятиям той эпохи, как и многих других, в этом главное — побеждать врага ценой жизни других, купленных за большие деньги. Итак, герцог Карл был разбит в Грансоне, затем в Морате швейцарцами, которых насторожила его эльзасская и — в более широком плане — германская политика. Преданный своими подчиненными, он был убит в Нанси (январь 1477 г.) как раз в тот момент, когда его армии потерпели поражение от швейцарско-лотарингской коалиции, которую щедро финансировал Людовик XI. Мечта о Лотарингии рухнула. Привлекательная Мария Бургундская, осиротевшая дочь Карла Смелого, после вполне объяснимых колебаний бросилась в объятия Максимилиана Австрийского, за которого вышла замуж в августе 1477 года, что спровоцировало новые жестокие войны на северо-восточных границах между Австрийцем и королем Франции. Однако вскоре после падения с лошади Мария умирает (1482 г.). В декабре подписывается Аррасский мир: на целые века Австрийский дом воцаряется в Нидерландах, которые упорно отстаивают свою неукротимую идентичность и хранят мрачные воспоминания о военных набегах своих соседей с юго-запада. Франция же приобретает или сохраняет «Пикардию, Булонне, Бургундию» и в хронологической последовательности Артуа и Франш-Конте. Exit Lotharingia. Умирает безумная и прекрасная мечта об общей франко-нидерландской культуре в рамках Бургундии, границы которой должны были бы расширяться до бесконечности. Окончательно изгоняется призрак «великого заговора» — бургундского и бретонского, принцев и герцогов, и даже англичан, — организаторы которого в 1474-1475 годах планировали расчленить королевство и устранить морально или физически самого короля.

В возрождающейся Франции отношения по линии восток — запад неотделимы от оси отношений юг — север, а окситанские диалекты — от лангдойля: при Людовике XI, спустя два с половиной века после Симона де Монфора, Окситания во второй раз была присоединена к королевству. Было бы, конечно, глупо представлять ее как своего рода колонию «Септантриона» (Севера). При Карле VII Юг, и в первую очередь Лангедок, в меньшей мере Бордо, служил средоточием французских свобод, противостоящих англичанам — выходцам с севера. «Неоккупированная зона», существовавшая в 1940-1942 годах, станет лишь абсолютно карикатурным отражением этой ситуации. Тем не менее сохранение лингвистических различий и жизнестойкость окситанских, или провансальских, наречий создавали почву для разного рода сепаратистских тенденций. Однако в 1470-1480 годах по ним будут нанесены решительные удары. Карл Аквитанский, бывший Берри, брат короля, в 1472 году умирает. В 1473 году в Лектуре убит Жан V Арманьякский. Другому, более ловкому крупному феодалу региона Гастону IV из Фуа пришла счастливая мысль умереть в своей собственной постели в 1472 году. Сразу же реальная власть в его пиренейском графстве переходит к прямым представителям Людовика XI. Остается последний из великих Арманьяков — Немур, он же «Бедный Жак». В 1477 году за свое сообщничество с «вероломным» коннетаблем Сен-Полем он был казнен, и при его агонии Людовик XI испытал запоздалое сожаление. После смерти в 1480 году Рене Анжуйского — доброго короля Рене, заслуги которого в культурных достижениях Прованса будут впоследствии преувеличены, — эта южная провинция переходит к королю Франции (минуя промежуточное «царствование» Карла II из Мена). Окончательно Людовик завладеет этой провинцией при далеко не всегда бескорыстном сотрудничестве влиятельной семьи Форбенов в 1481 году. С захватом Марселя, значение которого он хорошо понимает, Людовик XI завершает формирование главной оси французской нации. Эта ось начинается у стен Марселя и идет по рекам Рона, Сона, Луара и по суше до Парижа, через Лион. В действительности эта «линия» начала формироваться уже давно: с 1378 года подбор куртизанов для папского двора в Авиньоне осуществлялся в местах, расположенных вдоль линии Рона — Сона, которая продолжалась далее в сторону Йонны, Сены, Марны, Соммы, Мёза и Мозеля.

От влияния Франции в окситанском крае ускользал только Комта-Венессен, который от людей лангдойля защищало Авиньонское папство. Авиньонская культура от этого только выигрывала. В это время она славилась своей великой школой живописи, сформировавшейся под французским и итальянским влиянием вокруг Ангеррана Шаронтона.

В политическом плане административное закрепление присутствия Валуа на юге путем насаждения представителей Людовика XI было лишь одной стороной дела. Другой стороной являлась культура: книгоиздание на французском языке, в частности, в Лионе позволило добиться того, чего не смогли достигнуть в крестовых походах против альбигойцев в XIII веке, несмотря на их априорно профранцузский характер. На крыльях печатных памфлетов и книг лангдойль достиг берегов Гаронны и побережья Лионского залива. Именно при Людовике XI, с опозданием на 15-20 лет по сравнению с Германией, сначала в Париже, а потом и в провинции будет установлена новая печатная техника. Твердо проводимая хитроумным королем политика «дефеодализации» Франции не смогла бы иметь успех и тем более закрепить его лишь военными или институциональными методами, сколь бы масштабными они ни были. С книгопечатанием начинается объединение подданных короля, хотя и медленнее, чем унификация письменного и даже разговорного языка. Это постепенно, в течение всего прекрасного XVI века, конкретизирует начавшееся слияние севера и юга в пользу только языка севера (языка «ойль»). «Окситанец», по своей, конечно же, французской манере, Людовик XI имел и свою средиземноморскую политику. Оставим в стороне его распри с арагонцами, у которых он вырвал Руссильон (1462-1475 гг.). Но не надолго. Окончательное решение каталонских вопросов будет достигнуто лишь в 1659 году при Мазарини, после девяти веков различного рода отсрочек, начиная с Пипина Короткого: прелату удается наконец присоединить руссильонские земли к королевству Людовика XIV, которые Карл VIII, восстановив завоевания Людовика XI, уступит Испании (1493 г.)[46]. Политику Людовика XI по отношению к Италии можно резюмировать в нескольких словах: держать Папу «в состоянии почтения» и сохранять, действуя как честный посредник, равновесие на полуострове. Если говорить о первой цели, слова «в состоянии почтения» имели различные значения. С одной стороны, Людовик XI стремился лишить французское духовенство самостоятельности и свободы выбора (при назначении епископов, аббатов в монастырях и т.д.), которые оно получило в принципе по буржскому акту «Прагматическая санкция» (1438 г.). Людовик XI (его желания, впрочем, менялись в зависимости от обстоятельств), будучи более могущественным, чем Карл VII в 1430-х годах, то отменял, то вновь признавал Прагматическую санкцию, ранее дарованную его отцом. Он оказывал давление на провинциальных священников, добиваясь избрания епископов из числа своих креатур, которые зачастую являлись крупными сеньорами. Контролируя таким образом прелатов (а с другой стороны, подчиняя себе в светской области представителей судебных профессий, профессиональных корпораций, а также судебные советы при мэриях), Людовик XI приобрел эффективные рычаги контроля над городами[47]. Однако в конечном итоге королевская опека епископата вызвала недовольство Церкви, особенно галликанской[48]. Она ревниво оберегала свою независимость «по всем азимутам» от государства и от Рима. Чтобы усилить свое влияние, Людовик XI вынужден был опираться на третью силу в системе церковной власти (помимо его самого и французской Церкви), то есть на папство. Хотя в его глазах Папа — сомнительный друг, с которым он охотно позволял себе обращаться грубо, он все-таки мог быть и его союзником. Отсюда (среди многих других примеров непостоянства политики) королевский ордонанс от октября 1472 года, который получил название Амбуазского конкордата, промульгированного после переговоров со Святым престолом. Это соглашение признавало за Папой право в течение части каждого календарного года собирать церковные доходы, но при этом он обязался советоваться с королем при назначении на высшие церковные посты, то есть епископов. Таким образом над французской Церковью была установлена совместная монархо-папская гегемония, обслуживаемая королевским духовенством, которое то огорчалось, то радовалось одновременно привилегированному и подчиненному своему положению.