Внешнюю политику юного суверена можно выразить двумя фразами: нейтрализовать с наименьшими усилиями коалицию трех держав — Империи, Англии и Франции, — которая могла бы взять королевство в тиски, и заставить Италию признать суверенитет над неаполитанскими территориями. Король считает их — обоснованно или нет — принадлежащими Франции по праву наследования вследствие своего анжуйского происхождения.

Что касается Англии, то по условиям Этапльского договора (1492 г.) Франция в очередной раз за крупные деньги выторговывает уход или невмешательство лондонского монарха в дела северных провинций. Этот договор гарантирует, что Бретань, ставшая сателлитом Валуа, больше не будет яблоком раздора между французской и британской монархиями. Меркантильные аппетиты белокурых соседей с Севера войдут в поговорку: но пока они удовлетворены платежами в звонкой монете, осуществляемыми агентами Карла VIII. Во всяком случае, как мы уже отмечали, Англия в начале 1450-х годов вступила в фазу символического превращения в островное государство: безумие Генриха VI начиная с 1453 года послужило прелюдией к сведению счетов в годы войны Алой и Белой розы. Деньги, которые были переправлены через Па-де-Кале сначала Людовиком XI, а затем его сыном, помогли англичанам создать фундамент того, что предопределит могущество Тюдоров и внутри страны, и на море: они откажутся от континентальных авантюр.

На других фронтах в 1493 году некоторые территориальные уступки умиротворяют Империю и на какое-то время — Испанию. Чтобы умаслить эти крупные государства, Франция отказывается за компенсацию в золоте и тюках шелка от тех пограничных столбов, которые установил Людовик XI во Франш-Конте, Артуа и Руссильоне. И здесь также аргумент армориканцев убедителен: эти «уступки» французов на своих восточных (и южных) границах подталкивают Максимилиана на ответные шаги — на отказ (негласный) от претензий на Бретань, которые он мог бы выдвинуть, сославшись на свое краткое «супружество» с герцогиней Анной. Значит ли это, что Франция, «успокоившаяся» таким образом за свой атлантический фасад, принесла в жертву ценные плацдармы, неразрывно связанные с ее «естественными границами» на Западе и Юге? Нет ничего более ошибочного. Три покинутые территории — Артуа, Конте, Руссильон окончательно будут присоединены к королевству намного позднее, при Людовике XIV. Есть что-то от анахронизма в преждевременных заявлениях в конце XV века относительно утраты этих территорий. В 1490-х годах мы еще далеки от образа гексагонального государства, вышедшего далеко за пределы Эна и оси Сона — Рона. История не может предъявить Карлу VIII упрек в том, что он отказался (не зная этого) от геометрического образа страны с шестью фасадами. Терять по-настоящему можно только то, чем действительно владеешь.

Остаются итальянские прогулки молодого короля. Их юридические обоснования представляются в наши дни надуманными, но они не были безосновательными для людей XV века, преисполненных уважения к юридическим тонкостям. По завещанию (безупречному — по мнению одних, спорному — по оценке других) Людовик XI наследовал, рассуждая чисто теоретически, владения Анжуйского дома, включая Неаполитанское королевство и даже чисто «воображаемую» территорию Иерусалима. В январе 1494 года со смертью действительного монарха неаполитанских земель Ферранта I Арагонского встает вопрос о наследовании. Карл VIII решает воспользоваться ситуацией и выдвинуть свои исторические претензии к только что взошедшим на трон наследникам Ферранта[55]. Казалось, складываются благоприятные обстоятельства: принужденная стараниями Людовика XI и Анны Боже к известному послушанию (но не постоянному), высшая знать королевства не в состоянии и не желает замышлять новую грандиозную войну, даже «безумную». Между Карлом VIII и его кузеном Людовиком Орлеанским восстановлена дружба: так была заделана брешь, через которую могли «прорваться» новые гражданские войны между французами. Восстановивший свое единство двор, который приручает уже и высшую аристократию, расширяется вокруг суверена. В годы первой войны в Италии (1494-1495 гг.) численность его будет увеличиваться, роскошь расти и обходиться он будет все дороже. С учетом этих явлений профессиональные придворные, число которых множится, не выглядят просто как бывшие солдафоны или их потомки, вступившие на путь умиротворяющего культурного самообразования при королевском дворе. Эти люди остаются скорее воинами на службе у монархии. Она отвлекает их от междоусобных распрей, чтобы использовать как военную силу во внешних и национальных делах. На самом деле в 1493-м мирном году французы скучают, или скучает скорее голубая кровь, которая бурлит в их жилах. Часть знатной молодежи не прочь пуститься в погоню за приключениями, славой и даже богатством. И удобный случай вводит в грех: герцог Орлеанский при поддержке группы друзей (среди которых маршал Крэвкёр) хочет воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы заявить свои права на Миланское герцогство, которые перешли к нему от бабушки Валентины Висконти. Но Карл VIII отнесся к этому с прохладцей, так как его мысли заняты только Неаполем. Другие дворцовые партии, включая Боже, скрытно, но безуспешно противодействуют лоббистам экспансионизма и экспансионистским прихотям, которые одолевают молодого Карла. Королева Анна не испытывает энтузиазма, думая о расставаниях — даже временных — с мужем, которые наверняка повлечет за собой война по другую сторону Альп.

Анализируя все это, становится ясно, что королевство в начале 1490-х годов находится в поисках или при рождении «средиземноморской политики», которая представляется в виде своего рода огромной морской змеи, протянувшейся через всю нашу историю от Валуа до Помпиду.

Прошли уже времена, когда районы Лангедока и Роны, некогда служившие базой отправления крестового похода Людовика Святого, были последним прибежищем жалкой монархии молодого Карла VII. При Карле VIII Франция, усилившаяся за счет собственной экспансии и приобретений Людовика XI, вновь превратилась в то, что теперь назвали бы сверхдержавой. Действительно природа боится пустоты? Во всяком случае, не вызывает удивления, что этот избыток живой энергии стремится найти выход в том месте, где он встречает меньшее сопротивление и которое его больше привлекает, то есть в возрождающейся и разделенной Италии. Захват полуострова представляется более достижимой целью по сравнению с Англией, Испанией и Империей — тремя мощными и способными на возмездие партнерами.

Конечно, есть и гуманистическая мотивация, но не она является основной. Председатель Парижского парламента Жан де Гане, сопровождающий Карла VIII в его походе по ту сторону Альп, демонстрирует свое стремление «покопаться в итальянских библиотеках». Но эти просветительские заботы мало волнуют штаб и бюрократию армии вторжения. Литературный и художественный расцвет во Французском королевстве станет непосредственным или отдаленным последствием Итальянских войн. Но на начальном этапе не это было главным побуждением в стремлении французов преодолеть перевалы. В Лионе, Марселе и на всем юго-востоке «южная» инициатива молодого короля встречает благоприятный отклик, в том числе у коммерсантов и предпринимателей… Она подпитывается и неумирающей мечтой о крестовом походе, которую безуспешно пытались превратить в реальность Папы Пий II, а затем Иннокентий VIII. Карл VIII, как ребенок, вдохновляемый Святым Франциском из Паолы, воплощал бы тогда в таком походе образ Людовика Святого под опекой «некоей» Анны Боже, которая выступала бы в роли Бланки Кастильской. Эта туманная галлюцинация не столь уж и безосновательна: в 1453 и 1490 годах в Константинополе появляются турки и обосновываются на обоих побережьях Адриатики, то есть в Албании, Отранто и Анконе. Для противостояния этим угрозам необходим не только святой король, но и новый Карл Великий и даже подвиги Роланда, который смог разгромить сарацинов лучше, чем кто-либо. Для полноты аналогии Карл назвал своего старшего сына Карл-Орланд, чтобы придать ему больше набожности и неистовости (как у Орландо), чем он обладал на самом деле.