Таблица 25.1

Как вы лично относитесь к возможности ассоциированного членства Украины в Европейском союзе?

Совершенно другие причины для недовольства правительством выявляются в крупнейших городах России. В мегаполисах, и особенно в Москве, сложилась инфраструктура рыночной экономики, в которую втянуты самые активные группы населения и квалифицированные рабочие силы. Здесь за 2000-е годы появился слой, похожий во многих отношениях на европейский средний класс (но с гораздо более высоким удельным весом государственных служащих, а потому с другой структурой ценностей и идентичностью). Уровень доходов населения крупных городов в 1,5–2,5 раза выше среднего по стране. Поэтому и претензии к авторитарному режиму (наиболее полно выраженные на демонстрациях протеста) существенно отличаются в сравнении с провинцией: главное требование – модернизация институциональной системы в России, правовое государство. Хотя непосредственными поводами для массового возмущения стали жульническая «рокировка» Путина и Медведева, последующие фальсификации результатов парламентских выборов 2011 года, основная масса населения ясно сознавала, что манипулирование выборами теснейшим образом связано с особенностями сложившейся при Путине системы правления: с коррупцией, захватившей все уровни государственного управления, насилием и произволом полиции, зависимостью суда от исполнительной власти, «избирательным правоприменением» (по известному выражению генерала Франко: «друзьям – все, врагам – закон»).

В ответ на движение протеста путинский режим объявил войну гражданскому обществу, организации которого были объявлены «иностранными агентами», «подрывными элементами», разрушающими стабильность и согласие в обществе. За короткое время (осень 2012 – первую половину 2013 года) были принято свыше 30 новых законов или поправок в действующие статьи Уголовного кодекса, резко ограничивающие деятельность неправительственных организаций, свободу информации, интернета. Тем самым была завершена последовательная работа по выхолащиванию тех принципов, которые лежали в основе Конституции РФ, и создана законодательная база для проведения репрессивной политики в отношении любых неконтролируемых государством общественных организаций, подавления оппозиционных партий, инакомыслия, свободы слова. Одновременно из России были вытеснены влиятельные международные институты и общественные фонды, поддерживавшие гуманитарные, экологические и научные программы (Институт «Открытое общество» Дж. Сороса, Фонд Форда, Фонд Дж. и К. Маккартуров, USAID и многие другие). Идеологически это прикрывалось заботой об интересах национальной безопасности, охраной традиционных моральных и культурных ценностей, защитой от разлагающего влияния западного либерализма, «фальшивых» либеральных принципов приоритетности «прав человека» над «интересами государства» и т. п.

Предпринимались (и предпринимаются) попытки изменения Конституции РФ, прежде всего с целью изъятия из Основного закона положения о недопустимости установления в России государственной идеологии, а также пересмотра принципа приоритетности международного права над российским законодательством. Реализация этих планов (а их проталкивает такой российский законник, как председатель Конституционного суда РФ В. Зорькин, опубликовавший серию статей на эти темы в официозном издании «Российская газета») потянула бы за собой выход России из основных европейских конвенций и договоров с другими странами, касающихся базовых положений международных отношений, построенных на осмыслении опыта Второй мировой войны и борьбы с тоталитаризмом. И тем самым полностью освободила бы полицейскую бюрократию (она же – российский политический класс) от какой-либо ответственности перед международными институтами, превратив страну в закрытое общество, в еще одну квазифундаменталистскую деспотию на манер Туркмении или Узбекистана.

Российское руководство со времени «цветных революций» (в Грузии и в Украине) чрезвычайно обеспокоено стремлением бывших союзных республик СССР выйти из зоны влияния России. Вступление этих стран в ЕС или в НАТО и успех их экономических преобразований означали бы моральный крах диктаторских или персоналистских, в любом случае – недемократических режимов, появившихся на постсоветском пространстве. Озабоченность «идеологической заразой» – влиянием ценностей западной демократии и «экспансией» НАТО в Восточной Европе – заставляет «коллективного Путина» рассматривать все события такого рода (от движений протеста против фальсификации выборов в России до «арабской весны») как одну цепь заговоров и подрывных действий, инспирированных Госдепом, ЦРУ или спецслужбами других западных стран с целью установления после окончания холодной войны нового мирового порядка, а именно: монопольного господства США и их союзников. Совершенно неважно при этом, действительно ли это искренняя паранойя «православного чекизма» или такая удобная игра, позволяющая вводить дополнительные меры консервации общественного состояния[57].

Населению России настойчиво (особенно после мюнхенской речи Путина в 2007 году) внушалась идея усиления враждебного окружения страны, мысль о том, что «Запад» стремится ослабить Россию, вытеснив ее из зоны традиционных национальных интересов – территории бывшего СССР, поставить под контроль ее сырьевые ресурсы. Идеология «социально-политической стабильности» как основа легитимации действующего режима Путина, сохранения власти в его руках любыми средствами предполагала практику постоянного устрашения российского населения многообразными угрозами «национальной безопасности» страны, ее территориальной целостности, подрыва экономики, размывания русской культуры, традиционной ментальности, русской «духовности». «Возрождение России», объявленное Путиным, преодоление состояния национального унижения, «вставание страны с колен» на глазах приобретают черты коллективной метафизики – «вечного противостояния» России и Запада как особых, закрытых «цивилизаций». Кремлевские политтехнологи совершенно сознательно пытаются восполнить таким образом вакуум, который возник после конца идеологии классовой борьбы и противостояния двух мировых систем (социализма и капитализма), тихо умершей в годы брежневского застоя. Функция этой «национальной идеи», а по существу – реакционной утопии, заключалась в консервации ставшей безальтернативной системы господства и, обратным светом, – дискредитации понятий и принципов «открытого общества», правового государства, модернизации, ценностей демократии и либерализма, принятие которых неизбежно влечет признание необходимости дальнейших институциональных реформ и изменения системы господства как условия экономического роста, общественного процветания и технологического прогресса.

Сами по себе спекуляции такого рода не слишком интересовали население. Однако они попали в резонанс с другими процессами, набиравшими силу в 2000-е годы. Рыночные реформы, инициированные Е. Гайдаром, несмотря на непоследовательность их реализации, дали сильнейший импульс для подъема экономики, поддержанного доходами государства от экспорта нефти и газа, резко выросшими к началу путинского правления. По совокупности этих факторов реальные доходы населения на протяжении 2002–2008 года росли на 6–8 % в год, опережая рост производительности труда. Никогда в своей истории Россия не жила так, как во время этого путинского процветания. Масштабы бедности (удельный вес людей, которым, по их словам, «денег не хватало на питание и одежду») сократились с 49 % (1999 год) до 8–12 % (2011–2013 годы). Заметно выделился слой, который условно можно назвать российским «средним классом»[58], состоящий из людей, занятых в рыночном секторе экономики – менеджеров, специалистов, мелких и средних предпринимателей, и чиновников, государственной бюрократии, чьи доходы росли опережающими темпами. Масштабы этого слоя можно оценить приблизительно в 20–25 % населения, это люди, выигравшие от перемен, последовавших после краха советской системы. В результате в России возникло совершенно новое явление – свое массовое «общество потребления».