Еще одна камера, уже на входе в этот офис, четко и ярко показала лица всей четверки. Двое арабов, двое с европейской наружностью, эти опаснее, бывалые наемники, не люблю таких, могли бы делом заняться после увольнения со службы, но вот решили, что такое дело романтичнее и прибыльнее.

Эсфирь за спиной спросила быстро:

– Ты хоть знаешь, куда бежим?

– Зачем? – изумился я. – Вперед в неизвестность! Иначе какая тогда романтика?

– Иди в жопу с такими шуточками, – крикнула она. – Это чье здание?

– Я думал, – ответил я на бегу, – ты знаешь!

– Откуда?

– Ты же обжилась здесь, – напомнил я. – Своя в доску. Это я весь беленький, а еще у меня кровь голубая… Но только кровь, только кровь!

Она вскрикнула, я оглянулся, она зашипела и бежит следом, сильно прихрамывая.

– Что стряслось? – спросил я в страхе, как это не услышал выстрела, она крикнула зло:

– Понаставили тут!.. Что-что, не видишь? Ногу ушибла!

Шипит чисто по-женски зло и рассерженно, это же не она виновата, что ударилась, женщины никогда не бывают виноваты, весь мир может быть виноват, но только не они, когда им нужно – сильные и независимые, а в остальное время слабые и беспомощные, которых мир обязан защищать, носить на руках и лелеять.

Я слушал, как проклинает тупых дизайнеров, что понаехали из Европы зарабатывать деньги на богатых арабах, а я присматривался и прислушивался ко всему, что происходит вокруг, одновременно находя проходы между ящиками с нераспечатанным оборудованием, зажрались шейхи, выписывают из Европы ценные приборы, что простаивают здесь…

– Ого, – сказал я на ходу, – эти ребята и на ту сторону здания перебросили своих людей!

– Мы в ловушке? – спросила она. – Я позвоню своим. Сколько сможем продержаться?

– А твои далеко?

– Часах в пяти.

Я перешел на шаг.

– Столько не продержимся. Без кофе, имею в виду. А ты уже снова есть хочешь. По голодным глазам вижу. Когда волнуешься, аппетит растет, да? Я могу объяснить, как работает метаболизм…

Она огрызнулась:

– У меня не бывают голодными!.. Встретим здесь?

– А прорваться не хочешь?

– Не хочу, – ответила она. – Наше преимущество в обороне. На выходе нас просто пристрелят. А так полиция подоспеет, едва им сообщат о выстрелах.

– Умница, – сказал я бодро. – Соотношение потерь нападения и защиты три к одному, а в нашем случае вообще перебьем столько, сколько сунется… Верно?

– Не заносись, – оборвала она. – Такие гибнут первыми.

– Первым быть хорошо не всегда, – согласился я. – Такое бывает не только в перестрелке.

– А где еще?

– В науке, – сообщил я. – Первопроходцы частенько гибнут первыми. А плодами пользуются те, кто осторожно идет следом.

– Давай без намеков, – отрезала она. – Ишь, разнамекался!

Я кивнул, что ее насторожило еще больше, но я просто прикидывал, как поступит Хиггинс: сейчас он встревожен, шейх Хашим не отвечает, уже должен был сообщить насчет зарядов, дескать, получил, все в порядке, все предыдущие договоренности в силе.

А раз встревожен и не знает, что случилось, то послал все силы, что были в тот момент под рукой, а это немало. То, что нас выследили, делает честь его наемникам, наверняка уволившиеся или уволенные орлы из секретных спецслужб, морские котики, коммандос или зеленые береты. Вопреки расхожему мнению насчет чести служить стране, многие все же службу стране рассматривают как получение высокой квалификации, которой позже можно козырять при найме в частные структуры.

Эсфирь сказала быстро:

– Если Хиггинс не совсем дурак, то на выходе будет хорошая засада. Можно сказать, нас и гонят к ней.

– Дурак, – сообщил я, – вряд ли мог бы захватить всю добычу нефти в этом регионе.

Она бросила резко:

– Нефть нефтью, но он еще и строительный магнат! А это означает массу работающего на него народа, что хранит ему верность. Здесь так принято.

– Старые добрые нравы?

– Вот-вот.

– А еще, – напомнил я, – негласный властелин провинции Эль-Хуфуф в Саудовской Аравии?

– Верно, – согласилась она. – С таким непросто тягаться, не так ли?

– А зачем тягаться? – спросил я.

Дверь, мимо которой пробегаем на цыпочках, внезапно распахнулась. Пистолет в моей ладони дважды дернулся, посылая пулю за пулей, и двое рухнули на пол, обливаясь кровью.

Эсфирь вскрикнула:

– Что ты делаешь?

– Устраняю, – ответил я лаконично, хотя чувствовал стыд, эти же двое, похоже, просто остались тайком в служебных помещениях посексуалить. – Прелюбодеяние в ОАЭ наказывается смертной казнью.

Она зашипела яростно:

– Нельзя же убивать всех подряд!

– Стараюсь тебе понравиться, – объяснил я, – потому и действую, будто я из Моссада.

Она нервно дернулась.

– Ты что? Мы никогда так не убиваем…

– Брешешь, – ответил я. – Все равно не поверю. Не разрушай мою чистую веру в то, что хоть вы еще действуете прямо и без подтанцовки. Если враги, то как не убивать? Мы что, гуманисты какие-нибудь?

– Мы не знаем их степень вовлеченности в преступление, – объяснила она. – Да и вообще, они могут даже не знать… Потому их убивать нельзя!

– Что, правда? – спросил я изумленно.

Она сказала в сильнейшем раздражении:

– Ты не так представляешь себе работу Моссада!

– Да, – ответил я. – Ты права. Не так. Но вообще-то я за чистоту нравов. Закон есть закон, надо исполнять. Не нравится – протестуй и добивайся, но здесь было злостное нарушение морали и правопорядка. Нужно уважать чужие законы и обычаи, женщина!

– Это ты пресек, – сказала она зло. – И никакое это не уважение…

– Не отставай, – прервал я. – Там внизу уже движение… Лифты работают, слышишь?

– Поднимутся наверх, – ответила она, – зажмут нас снизу и сверху. Мы между молотом и наковальней.

– Между сдвигающимися стенками пресса, – уточнил я, как истинный ученый, для которого точность важнее красивости фразы. – Но опыт показывает, спрессовать удается не все. Та-а-ак, прибыли и на этот этаж… Слышишь?

– Вот теперь стрелять законно, – обронила она хмуро.

– Законно все, – сказал я, – если в руке пистолет. Думаешь, законы пишут беспистолетные? Пистолет в руке порождает власть…

– …как сказал великий Мао, – досказала она. – Знаю, читала вашу русско-китайскую философию.