в северной части Тихого океана и на Аляске почти всегда основывалось на открытом применении силы. Выражаясь современным языком, это можно было бы обозначить как «организованное на государственном уровне похищение людей»[270] и этим провести очевидные связи между понятием заложника раннего Нового времени и тем же явлением конца ХX века, террористический вариант которого в 1979 году был объявлен вне закона в Международной конвенции о борьбе с захватом заложников[271]. Однако значительные семантические различия между понятиями «заложник» конца ХX века и раннего Нового времени намного перевешивают терминологическую идентичность.

Несмотря на значение для российской империи заложничества как инструмента экспансии, методы взятия и удержания заложников до сих пор мало изучены в историографии российского государства[272]. Очевидно, что гетерогенность имперских периферий царства привела к тому, что удержание заложников не рассматривалось как один из наиболее трансрегионально значимых российских методов имперской экспансии и стабилизации господства на юге и востоке[273]. Тот факт, что сегодня доступны лишь малочисленные преимущественно связанные с региональной спецификой исследования, чреват тем, что этот феномен в целом окажется недооцененным[274].

3.2. МОНГОЛЬСКИЙ ТРАНСФЕР? СРЕДНЕВЕКОВАЯ ПРАКТИКА ЗАЛОЖНИЧЕСТВА В ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Российская имперская элита XVIII века рассматривала захват заложников как нечто целиком и полностью само собой разумеющееся и считала, что его легитимность обоснована уже одной лишь давностью традиции. Вновь и вновь в источниках встречаются указания на порядок действий, известный «с незапамятных времен». Чтобы понять концепцию заложничества в ее русском и российском исполнении, а также изменения, которые произошли в XVIII веке, необходимо — как уже было сделано в предшествующей главе о подданстве — обратиться к истокам метода, к этапу его становления в восточнославянском регионе.

Сразу же возникает вопрос не только о преемственности и разрыве с традициями на протяжении столетий. Прежде всего необходимо прояснить, на какие традиции ориентировалось русское и позднее российское заложничество. Идет ли речь о том, что заложничество стало актом сложного культурного обмена в рамках пространства Slavia Asiatica?[275] Или можно говорить о захвате заложников как об осознанном акте культурного трансфера, трансфера определенного метода, который Великое княжество Московское после окончания монголо-татарского владычества переняло у Золотой Орды, так же как сбор дани (ясак), введение почтовой системы (ям), перепись населения и многие другие государственные практики? Следовало ли, таким образом, русское и позже российское формирование заложничества в русле монголо-татарской традиции?[276]

В научной литературе встречаются бесчисленные, подозрительно одинаковые указания на то, что московиты переняли эту практику от монголов. Однако тщетно искать этому доказательства[277]. С. В. Бахрушин, один из самых известных экспертов московской экспансии в Сибири в XVII веке, ссылаясь на результаты обширных архивных изысканий, даже утверждает, игнорируя Античность и раннее Средневековье, что русские переняли практику, которая была изобретена монголами[278].

А. З. Асфандияров заменяет отсутствующие доказательства собственными умозаключениями: невозможно представить, пишет Асфандияров, что «башкирские племена» в XIII и XIV веках «без принуждения и добровольно вносили в ее [Золотой Орды] казну ясак. <…> Без института аманатства — одного из средств принуждения, [хан Золотой Орды] [задачу удержания башкирских племен в повиновении] не смог бы <…> решить»[279].

Более тщательное исследование монгольских и монголо-татарских практик порабощения и последующего взимания дани с различных русских княжеств приводит к более дифференцированным выводам. Действительно, существуют свидетельства того, что монголы в процессе покорения этнических групп и расширения империи требовали в качестве заложников сыновей или младших братьев правителей покоренных групп[280]. С подобным требованием монголы в 1262 году обратились к корейскому монарху и в 1267 году к правителю Аннама. Но все доступные свидетельства заставляют предположить, что взятие заложников не являлось правилом для закрепления завоеваний на русских территориях.

В научной литературе в качестве свидетельства взятия заложников в первой фазе монгольского завоевания и покорения Руси приводится единственный источник — рассказы францисканца Джиованни дель Плано Карпини (ок. 1185–1252)[281]. Карпини отметил, что тверской князь Ярослав Ярославович (1230–1272), впоследствии великий князь Владимирский, должен был посылать своих детей в качестве залога добросовестного поведения должника[282]. В действительности формулировки Карпини говорят о том, что монголы не применяли практику заложничества по отношению к русским княжествам в 1240‐х годах. Согласно Карпини, взятые в качестве «заложников» сыновья или братья князей позже никогда больше не выпускались из столицы Орды — Сарая, даже если отец или брат, который осуществлял господство над определенной территорией, умирал, не оставляя преемников[283]. Это говорит о том, что Карпини наблюдал одну из форм монгольского плена, поскольку отсутствует элемент, столь характерный для практики заложничества, а именно временное удерживание заложника или даже обмен заложников[284]. Русский дореволюционный историк А. В. Экземплярский в своем изложении данного инцидента также исходит из того, что речь идет не о захвате монголами заложников: сыновья князя Ярослава Ярославовича в 1252 году попали в монгольский плен во время битвы под Переславлем (их взяли в полон)[285].

Полагать, что захват заложников практиковался в первой фазе монгольского владычества, нельзя и потому, что монгольские ханы осуществляли правление из Сарая и назначали в каждом русском княжестве баскаков, чтобы иметь возможность оказывать непосредственное давление и обеспечивать постоянное подчинение. Баскаки выполняли функции, сходные с задачами губернаторов, однако также могли в любой момент применить насилие с помощью привлечения частей монгольской конницы для придания веса своим требованиям[286]. До первой трети XIV века в их задачу входил сбор дани и налогов. Они контролировали размещение войск и создание и поддержание князьями почтовой системы. Кроме того, они следили за тем, чтобы князья при каждой смене правителя отправлялись к новому хану в Сарай с ходатайством о предоставлении им права на княжеское правление на их территории (ярлык на княжение). Это путешествие, которое князья использовали также для защиты своих политических интересов, всегда было трудным, опасным и дорогостоящим предприятием, которое обычно занимало от одного года до двух лет[287]. Применительно к этой фазе консолидации монгольского владычества неизвестно, чтобы баскаки брали и удерживали заложников, дабы гарантировать уплату дани или реализацию других повинностей князьями. Учитывая возможность быстрого применения своей конницы, баскаки, видимо, считали себя в состоянии справиться со своими задачами без взятия заложников.

Когда кыпчакские ханы в Сарае убедились, что Русь в достаточной мере замирена, они уполномочили в первой половине XIV века русских великих князей самостоятельно собирать налоги и поддерживать закон и порядок. Баскаки были отозваны почти со всей северо-восточной Руси. Причиной этого нововведения, таким