Мужчина, столь упорно настаивавший на праве контролировать женщину, чаще всего боялся, что она ускользнет от него. Не без оснований! Неравенство в возрасте супругов в традиционном браке сводило подле семейного очага юную особу 16–18 лет и взрослого мужчину на 10–15 лет старше нее. Таким образом, психологическая природа матримониальных связей была иной, чем в наше время, когда преобладает возрастное равенство супругов или просто сожителей. Естествен и результат этого – стремление мужа быть в той же мере отцом, что и любовником, относительно краткая длительность брака, убежденность мужчины, что он знает о нем больше, и убежденность женщины, что ее личные порывы ограничивают. «Наставительный» характер руководств по совместной жизни, как «Советы супругам» и «Парижский хозяин», объясняется именно этим дисбалансом. Другое следствие могло бы стать еще серьезней: более молодая супруга, возможно, обойденная вниманием мужа, занятого делами вне домашних стен, охотно искала удовольствий, которых ей недоставало, на стороне, и проповедники преувеличивают ее непостоянство и распущенность. Когда возник неизменный сюжет фаблио и даже «рыцарских» романов, «любовный треугольник», сказать трудно; это бурлеск – говорили поэты, это драма – утверждали грамоты о помиловании. Церковь негодовала, крича о бесчестье и блуде, но общественное мнение было довольно снисходительным к адюльтеру, и придуманные им наказания – например, посадить обоих виновников голыми на осла, чтобы они проехались на нем под насмешки толпы, – как будто рассчитаны скорей на то, чтобы высмеять их глупость, нежели покарать их за грехи, и обманутые мужья неизменно выглядят смешно и даже одиозно.

Одним из самых неприятных последствий такой «матримониальной модели» было то, что дозволенной сексуальной активности лишалась значительная часть мужчин, не достигших брачного возраста, для которого требовалось «состояние», то есть двадцати пяти-тридцати лет. Церковь, стоявшая на страже морали, прекрасно понимала, чем это чревато. Не слишком веря самой себе, она прежде всего проповедовала целомудрие или воздержание; но это значило требовать от молодых людей слишком многого. Она же выступала против онанизма, отлично зная, что мастурбацию и фелляцию широко практикуют сами ее служители. А адюльтер, неприемлемый уже как осквернение священных уз брака, подрывал семейный уклад; с ним нужно было бороться, его следовало осуждать. Но было кое-что и похуже – изнасилование, к которому мужчины прибегали с глубокой древности и которое сочетало насилие над личностью с нарушением общественного порядка. В средние века, как и в наши дни, о таких сексуальных посягательствах ни жертвы, ни их семьи часто не сообщали – это было бы слишком стыдно. Так что мы не можем точно определить масштабы этого зла. Но по многим регламентам, направленным на его обуздание, мы довольно ясно различаем его сферу: очень часто изнасилование было коллективным, оно совершалось ночью и обычно над женщинами, при которых не было мужчин или которые были беззащитны, – девушками, вдовами, бедными. Среди выявленных абортов – огромное множество тех, которые делались ради избавления от плода подобных насильственных соитий. А Церковь запуталась в противоречиях: насилие достойно осуждения, но аборт – тем более. Она сталкивалась с правом человека на поиск выхода; сегодня мы считаем изнасилование «кровавым преступлением», почти приравнивая его к убийству – это насильственное посягательство на физическую неприкосновенность более слабого существа, вот насильник обычно и ссылается на мнимое «согласие» жертвы. В средневековье полагали иначе: это было покушение не столько на физическое лицо, сколько на собственность, ведь женщина составляла существенную часть семейного достояния, которым распоряжались отец, муж или брат. Оскорбление и бесчестие? Да, но еще и кража со взломом, согласно гражданскому праву. Стало быть, наказание полагалось прежде всего телесное, но без кастрации, принятой в других культурах во избежание рецидива – случай Абеляра остается исключением; а также выплата внушительной денежной компенсации пострадавшей семье, к чему иногда добавлялось изгнание под видом длительного паломничества, погубившее не одного преступника, если тому не удалось его избежать.

Прелюбодеяние или сексуальная распущенность заслуживали наказания; изнасилование часто скрывали, значит, оно оставалось безнаказанным. Что было делать? Единственным выходом из положения, хоть, похоже, чисто мужским, становилась поднадзорная и платная физическая любовь – проституция как социальный регулятор, удовлетворяющая ради сохранения порядка неудержимые инстинкты молодежи или даже зрелых людей, не получившие удовлетворения. На сей раз у нас есть солидный набор документов – процессы, расследования, рассказы, изображения. Далекая от того, чтобы добиваться воплощения такой безрассудной утопии, как искоренение проституции, о чем во все века мечтали наивные либо невежественные моралисты, средневековая Церковь видела здесь единственно допустимую уступку тирании пола – разумеется, она осуждала проституцию, но плотно ее контролировала. Она брала на себя, причем по согласованию с муниципальными чиновниками и в специальных домах, нередко ей и принадлежавших, содержание «публичных девок», которых, впрочем, она пыталась поместить в общину или на службу к священнику, когда в силу возраста им приходилось оставить эту деятельность. В принципе доход с «дела» получал муниципалитет, но, чтобы избежать постепенного формирования групп мужчин-«профессионалов», которые бы наживались на девушках, Церковь не отказывалась от пожертвований клиентов, тем самым частично искупавших свой грех. В городах подобные «аббатства», «веселые замки», «удобные местечки» или «маленькие бордели» зачастую группировались близ церквей, на мостах, напротив дворцов. «Публичными» девушками в большинстве были крестьянки, не нашедшие в городе иного занятия, но удалось выяснить, например, для Бургундии XV века, что при случае в этих местах проявляли свои дарования и коренные горожанки, и ранее я уже говорил о парильнях, открытых для тех, кто платил. Зато мы ничего не знаем, как обстояло дело в деревне: некоторые матроны с репутацией сводней, вероятно, делали свое дело. Что касается «неорганизованной» проституции на открытом воздухе, она представлялась не менее очевидной: то, что известно о ярмарках, торговых рядах или о процессиях псевдокающихся, показывает, что там были толпы женщин без покрывала, без достойной одежды, тех самых meretrices, которые предлагали себя первому встречному. Когда такой святой человек, как Робер д'Арбриссель в начале XII века, окружил ими себя, чтобы спасти их души и тела, официальной Церкви было не так просто усмотреть в этом лишь благое деяние.

Узы брака

Считается, что положение женщины в средние века было плохим; вероятно, читатель уже заметил, что я прилагаю все усилия к тому, чтобы опровергнуть это априорное суждение. Разумеется, стоит предположить, что за столь долгое время, сколько продолжалось средневековье, многое могло меняться. При помощи наших письменных источников – поскольку археология в данном случае бессильна, а иконография однообразна – можно выявить реальные флуктуации: от завершения каролингской эпохи, скажем, с 900 года до 1030 или 1050 года женское участие в экономических и политических делах выглядит существенным; напротив, на фазу 1050–1180 – 1200-х годов приходится некоторое ослабление их позиций в моральном плане; бросается в глаза очередной подъем во второй половине XIII века, достигающий кульминации в течение ста пятидесяти лет, после чего в начале Нового времени, XV–XVI века, намечается спад. Такие колебания женского влияния имели, конечно, множество причин: численное соотношение полов, ужесточение или ослабление контроля Церкви, эволюция или смена типов деятельности в производительной экономике, усиление или спад индивидуализма. Но причины появления этих мотиваций определить очень нелегко, а обращение к внечеловеческим факторам остается вне моих возможностей. Зато эволюция христианского брака, с его причинами и следствиями, представляет богатый материал для наблюдений.