Все последующие дни тянулись томительно долго, иногда мне казалось, что я больше не выдержу, сломаюсь и убегу, сама не знаю куда. Похороны Мухаммеда, ежедневная стирка, уборка, мытье посуды и различные бытовые дела по дому… Мне даже казалось, что в этом доме я выполняю роль прислуги, потому что вся черная работа была на мне. Если я пыталась присесть немного отдохнуть или просто поиграть с младшими сестрами, свекровь тут же кидала в мою сторону злобные косые взгляды и находила мне все новую и новую работу, заставляя меня даже вымывать до блеска туалет, который до этого годами не убирался. Кроме того, я постоянно чувствовала на себе недвусмысленный взгляд Ахмеда, он пока ни разу со мной не заговорил, но при первой возможности старался толкнуть меня плечом или обязательно задеть, когда мы проходили мимо друг друга. Когда я снимала с карты пятьсот долларов на похороны Мухаммеда, Валид стоял рядом со мной и, как мне показалось, пытался подсмотреть мой персональный код. Я уже и сама не знаю, то ли он хотел запомнить этот код совершенно сознательно для определенных целей, то ли мне это только показалось. Возможно, Валид просто стоял у меня за спиной и машинально следил за моими действиями без каких‑либо задних мыслей… Но я все же решила подстраховаться, сделала вид, что забыла свой код, и улучив момент, когда муж устал следить за моими действиями и на минуту отвлекся, встретив кого‑то из своих знакомых, я тут же сняла деньги и отдала их Валиду на похороны Мухаммеда.

Пропавшие пятьсот долларов не выходили у меня из головы, поэтому свою банковскую карту я постоянно держала во внутреннем кармане юбки или в потайном отделении своей сумки. В один из вечеров Валид привел в гости меня к своим друзьям, которые жили на самой окраине Каира. В их доме меня поразило полное отсутствие крыши.

— Боже мой, как же они тут живут? — прошептала я мужу. — Если бы я в России кому рассказала, что так можно жить, мне бы никто не поверил.

— Они просто не хотят платить налоги на строение, — объяснил мне мой муж. — Когда разбогатеют, может, сделают крышу. У нас налоги не маленькие.

— А если пойдет дождь?

— У нас подолгу нет дождей.

— Но все же, если пойдет?

— Натянут клеенку.

— Вот дела!

Я посмотрела на звездное небо и улыбнулась.

— Ты знаешь, а в этом что‑то есть. Это даже романтично, но жить без крыши я бы не согласилась.

Раньше я никогда не знала, что такое настоящая беднота, и могла наблюдать за ней только по телевизору. Но окраины Каира реально показали мне, что это такое. Когда мы проходили мимо ветхих домов, некоторые из которых были перекошены набок, мне показалось, что Валид привез меня в какой‑то нищий город времен Средневековья. В домах были такие старые лестницы, что мне казалось, если я сделаю хотя бы шаг, то лестница сразу обвалится, потому что она совершенно не приспособлена для того, чтобы по ней ходили. Больше всего меня поражал жуткий мусор, которым был завален весь ближайший канал. Создавалось впечатление, что в некоторых районах не существует такого понятия, как вывоз мусора, и люди просто сваливают бытовые отходы где придется.

Семья друзей Валида была достаточно гостеприимной. Она состояла из мужа, жены и троих маленьких детей. Увидев окружающую их нищету, я сначала отказалась притронуться к приготовленному к нашему приходу ужину, но пристальный взгляд моего мужа заставил меня это сделать. Нас потчевали египетской национальной закуской и курицей. Я настолько устала от ежедневных супов‑пюре, которые никогда не любила, но которые так обожал мой супруг, что, распробовав специально приготовленную для нас закуску, сочла это блюдо очень даже вкусным. В состав закуски входили печеные баклажаны, зеленый перец, уксус и тахина. Тахина — это местная заправка из семян кунжута. Я с удовольствием съела курицу, потому что безумно люблю все мясное, но мясо для египтян — дорогое удовольствие. Моя любимая свинина здесь запрещена Кораном. Птицу тут готовят только местного происхождения и только свежезарубленную. Гарниром к курице был рис, картошку египтяне едят мало. Когда я ела рис, то вдруг подумала о том, как же все‑таки иногда хочется вареной картошечки, селедочки, моченых огурчиков. Не отказалась бы я и от рюмочки водки, но об этом тут приходилось только мечтать.

Когда наш ужин закончился, Валид ушел со своим другом в комнату курить гашиш, а я осталась наедине с египтянкой по имени Марва и предложила ей свою помощь по хозяйству. Я уже привыкла к тому, что по вечерам мой супруг курил гашиш, и сама, незаметно для себя, перестала возмущаться по этому поводу. В его окружении это считалось вполне нормальным и не было чем‑то из ряда вон выходящим.

Несмотря на то, что Марва жила достаточно бедно, она немного говорила по‑английски, потому что, по ее словам, обладала особой тягой к знаниям и, как только в ее руки попал самоучитель английского языка, она тут же взялась за дело. Кроме того, сказался опыт общения со своей сестрой, которая смогла вырваться из нищеты, уехать в Александрию и выйти за муж за достойного, по словам Марвы, человека. Девушка рассматривала меня с нескрываемым интересом и настолько, насколько ей хватало знания английского языка, расспрашивала меня о России. А я рассматривала ее хиджаб и думала о том, насколько же это странное платье. Мне хотелось знать, что чувствует женщина, облачившись в подобный наряд. Марва сказала, что надела хиджаб по своей воле и что в нем она чувствует себя намного увереннее, чем без него. Эта одежда защищает ее от слишком нескромных и назойливых взглядов местных мужчин. Когда девушка спросила меня о том, хочу ли я в дальнейшем принять ислам и надеть хиджаб, я пришла в замешательство и сказала, что еще к этому не готова, потому что я даже представить себе не смогла, как я надену это жуткое бесформенное платье, которое, на мой взгляд, старит даже самую молодую и симпатичную девушку. Марва уловила мои сомнения и сказала мне о том, что в исламе никто никого не принуждает. Если ты на что‑то решишься, то должна сделать это добровольно, потому что этого должна захотеть твоя душа. Когда я осмелилась спросить девушку о том, как она относится к подобным условиям жизни, она даже не смутилась и сказала, что к ним привыкла. До меня тут же дошло, что она просто не знает другой, более лучшей жизни. Она не знает, что значит жить не в трущобах, ходить не по грязным улицам и не дышать мусорной свалкой, находящейся неподалеку от дома.

Некоторое время мы беседовали об исламе, и я смогла понять, что Марва просто ослеплена своей верой, а еще она совершенно не переживает по поводу того, что женщина в Египте практически не защищена законом. Она считает себя рабыней своего мужа и готова до самой смерти служить ему верой и правдой. Девушка призналась мне, что очень сильно любит своего супруга, что она проводит все дни дома, занимается воспитанием детей и никогда не пыталась устроиться на работу. Даже если бы она захотела поработать, муж не позволил бы ей это сделать. Он считает, что работают только женщины легкого поведения, а порядочные женщины сидят дома, растят детей, берегут домашний очаг и ждут мужа с работы. Когда я спросила у Марвы, есть ли у нее подруги, на ее глазах появились слезы и она отвела взгляд в сторону. Я тут же поинтересовалась, что ее так огорчило, и девушка призналась мне в том, что ее лучшую подругу насмерть забили палками. Почувствовав, что на моей спине выступил холодный пот, я расспросила Марву, как это произошло, и она с болью в голосе призналась мне в том, что ее подруга вышла замуж не девственницей. Родственники не смогли пережить подобный позор и забили ее палками, как бродячую собаку.