поверхности. Элиассон скорее проецирует горизонтальное и вертикальное зрение на один и тот же исполненный динамизма план изображения, заставляя зрителя почувствовать себя на месте пилота, который из‐за неблагоприятных погодных условий не в состоянии определить правильный курс без помощи авиагоризонта.

Но в самом ли деле эта фотографическая инсталляция призвана ошеломлять своим размахом? Действительно ли серия «Ледник» стремится всячески подавить зрителя, заставить его почувствовать себя маленьким на фоне этих пейзажей?

Подойдя поближе и начав внимательно разглядывать один снимок за другим, мы быстро понимаем: в основе произведения Элиассона лежит строгая топологическая и типологическая модель, построенная на изображениях разных ледниковых образований: ледяных шапок, областей аккумуляции, каровых ледников, областей абляции и ледниковых языков. Хотя на соседних снимках, как правило, запечатлены похожие географические объекты, это не создает впечатления, будто перед нами один и тот же участок отдельного ледника, снятый под разными углами зрения. Вскоре я подробнее остановлюсь на том, как элиассоновская фотосерия одновременно использует и разрушает идею путешествия – замкнутого нарратива, состоящего из отправления, времени в пути и прибытия в пункт назначения. Пока же ограничусь замечанием, что композиция Элиассона опирается на научную категоризацию в той же степени, в какой стремится установить определенные визуальные рифмы и обнаружить эстетические вариации внутри структуры, составленной из отдельных фотографических изображений. Элиассон ищет отзвуки и повторения, которые позволили бы зрителю примерить на себя роль прозорливого интерпретатора визуальных фрагментов, который, в свою очередь, должен разглядеть в отдельных пейзажах общие закономерности и выявить на их основе большие формальные модели. Поэтому было бы неверным счесть инсталляцию «Ледник» – несмотря на ее пугающие размеры – попыткой подавить чувственное восприятие зрителя подобно тому, как продвижение ледника перемалывает местность и накапливает завалы на протяжении своего беспощадного пути. Отнюдь не преследуя цели подчинить зрителя властному синтаксису своего произведения, Элиассон предлагает ему роль вдумчивого исследователя и вместе с тем внимательного наблюдателя, предполагающую неразрывную связь чувственного и когнитивного регистров опыта.

Ледники – это очень сложные и принципиально неустойчивые системы. Около 10 % земной суши до сих пор занято ледниковыми покровами, хотя из‐за глобального потепления, характерного для последних десятилетий, оставшиеся ледниковые образования оказались под угрозой. Ледники формируются за счет медленного превращения снега в лед в результате накопления осадков в течение нескольких лет и давления верхних слоев на нижние. Когда лед становится достаточно толстым и плотным, ледник под действием собственной тяжести начинает течь, причем скорость движения варьируется не только на разных участках пути ледника, но и в зависимости от ширины и глубины – из‐за разницы температур, сил сопротивления и базальных условий. Видимая ледниковая структура, состоящая из трещин, складок, волнообразных участков, борозд, разломов, надвигов и осадочных напластований, отражает работу противодействующих друг другу сил, а стало быть, и разных скоростей движения внутри массы накопленного льда. Ледник – это отнюдь не монолитное геологическое образование, но чрезвычайно динамичное силовое поле, внутри которого пребывают в постоянном движении и становлении отдельные векторы.

По мере сползания ледника по склону слои постепенно деформируются, поскольку лед довольно пластичен и в середине ледника движется быстрее, чем по краям. Период усиленной абляции может уничтожить или уменьшить многие слои, так что к моменту накопления новых налицо оказывается отчетливая прерывность, называемая несогласным напластованием[78].

Именно несогласное напластование – артикуляция целого множества сил и ритмов – и делает попытки предсказать дальнейшее движение ледника задачей крайне затруднительной. На практике все ледники ведут себя и видоизменяются по-разному. В основе изменений разных частей одного и того же ледника лежит разная логика. Течение – вот суть ледника. Или, вернее, ледники демонстрируют одновременность разных видов течения, порой устойчивых и как будто застойных, порой ускоряющихся или замедляющихся, каждый из которых приводит к образованию замысловатого лабиринта из складок и расселин. К этой-то внушительной реальности неравномерного течения и потока, какой бы медлительной она ни была, мы и должны приноровить свое восприятие, если не хотим пасть жертвами расхожего (превратного) понимания ледников как статичных и замкнутых образов времени.

Хотя в последние десятилетия внимание к ледникам, ввиду их заметного сокращения и исчезновения, значительно возросло, символическую значимость они впервые обрели еще в XIX столетии, когда исследователи, ученые, художники и туристы внезапно загорелись желанием прикоснуться к глубокому времени геологических формаций, к longue durée естественной истории. Марк Твен, никогда не упускавший случая высмеять глупость современников, поведал после посещений швейцарских Альп в 1878 году следующий случай из собственного (туристического) опыта встречи с медленным и неоднородным течением ледника:

Я повел экспедицию трудной и утомительной тропой для мулов, и мы заняли по возможности удобные позиции на середине ледника, ибо середина, по словам Бедекера, движется быстрее. Однако в целях экономии более тяжелую часть багажа я отправил малой скоростью, оставив его на окраине ледника.

Я ждал и ждал, но ледник не двигался. Дело шло к вечеру, спускались сумерки, а мы все стояли на месте. Мне пришло в голову поискать в Бедекере, нет ли там расписания, – хорошо было бы выяснить час отправления. […]

Вскоре я наткнулся на фразу, которая точно ослепительной вспышкой осветила положение. Фраза эта гласила: «Горнерский ледник движется в среднем со скоростью до одного дюйма в день». Никогда еще я не был так возмущен! Никогда мое доверие не было так предательски обмануто! Я мысленно подсчитал: дюйм в день, около тридцати футов в год. Примерное расстояние до Церматта составляет три с одной восемнадцатой мили. Итак, чтобы добраться на леднике до Церматта, потребуется пятьсот лет с лишком.

[…] пассажирская часть ледника – его центральная, так сказать курьерская часть – прибудет в Церматт летом 2378 года, а следующий малой скоростью багаж придет спустя еще два-три столетия […]

Как средство пассажирского сообщения ледник, по-моему, ни черта не стоит […][79]

В отличие от Твена, многие его современники видели в ледниках однородные потоки времени, своего рода банки памяти, занятые транспортировкой прошлого в будущее. Кроме того, ледники рассматривались как статичные «книги природы», парадоксальным образом сохраняющие для будущих толкователей и зрителей застывшие образы прежних эпох. В этом замечательном анекдоте сатирический взгляд Твена направлен не столько на изучение естественной истории учеными и путешественниками XIX века, сколько на ожидания его современников, согласно которым природа будет вести себя в соответствии с шаблонными представлениями индустриальной цивилизации. Ледники не потому «ни черта не стоят» как средство пассажирского транспорта, что их динамика течения и статики чересчур сложна, а прежде всего потому, что глупо соотносить последнюю со спецификой передвижения по современной