Силовик, который чудом остался жив, встретившись с Макото в коридоре, уставился на Семъязу и потянулся к оружию, затем понял, что рука, которой он пытается поднять шокер, лежит отрубленная в шаге от него, и, активировав связь, заорал о побеге, оповещая коллег.

* * *

Когда включилась охранная сигнализация, Юмико как раз заканчивала свой рисунок. Это снова были черные цветы на белой бумаге. Она вспомнила, что отец рекомендовал ей воспользоваться цветными карандашами, и спешно, без особого энтузиазма попыталась добавить рисунку ярких красок. Получилось скверно. Юмико скомкала лист и выбросила в урну. «Красные цветы, – думала она. – Синие или желтые… Но не черные. Не черные…»

Грохнувшие в коридоре выстрелы напугали девочку, но еще больше ее напугал взрыв в палате Семъязы.

– Папа? – позвала она, выглянув из кабинета.

Мимо пробежали три силовика, завернули за угол. Снова громыхнули выстрелы. Криков не было. Юмико не видела, как с силовиками разделался Макото. Был свист, с которым наномеч рассекал воздух, глухой звук, когда отрубленные конечности падали на пол, да лужа крови, выползавшая из-за угла коридора. Кровь показалась Юмико черной, поэтому она не поняла, что это кровь.

– Папа? – снова позвала она, увидела еще одну группу вооруженных охранников. – Где мой папа? – спросила их Юмико.

И снова никто не заметил ее. Не заметили они и якудзу. Нейронная татуировка невидимости была активирована, и Макото нужно было только прижаться к стене, чтобы не столкнуться с силовиками. Его жертва – Семъяза – сбежал, но Макото знал, где его искать. Коджи провалил задание. Шайори была свободна. Именно туда отправился Семъяза, оставив на теле противника пару ожогов. Их можно было бы назвать серьезными, если бы наностимуляторы, которыми Макото накачивал себя, как и Коджи, не ускоряли в разы естественные процессы регенерации. Единственным недостатком было то, что эти машины потребляли слишком много энергии. Макото убедился, что силовики скрылись за углом коридора, и отключил нейронный модуль невидимости, высасывающий энергию еще быстрее, чем наностимуляторы.

– Папа! – испуганно вскрикнула Юмико, увидев, как Макото появился из пустоты.

Якудза бросил на нее короткий взгляд и попросил молчать, прижав указательный палец к своим губам. Юмико поняла и спешно закивала. Макото вернул ей кивок. Это проявление чувств едва не стоило ему жизни. Двери лифта открылись, и начальник «Тиктоники» увидел якудзу на мгновение раньше, чем его увидел Макото. Этого хватило Рафу Вэдимасу, чтобы вскинуть руку и нажать на курок.

В отличие от Коджи, Макото не стал пользоваться наномечом, чтобы отразить интеллектуальные пули – он не знал, что начальник «Тиктоники» воспользуется интеллектуальными пулями, просто времени на то, чтобы поднять меч, уже не было. Якудза сместился в сторону. Пули обожгли плечо, шею и щеку, пронеслись дальше и врезались в стену. Макото слышал, как за спиной вскрикнула Юмико, но оборачиваться не стал. Спасение ребенка не было его целью. Его цель, Шайори, находилась в кабине лифта за спиной Рафа Вэдимаса. Якудза активировал нейронную татуировку скорости и, позволив ей работать в режиме перегрузки, побежал к лифту. Если бы начальник «Тиктоники» попытался перезарядить свое оружие, то у него бы не было шансов, но он, ведомый инстинктом самосохранения, спешно закрыл лифт, выбрав верхний этаж. Макото лишь успел вспороть двери наномечом, но кабина уже ползла вверх.

* * *

Все развивалось слишком стремительно – стремительно для доктора Накамуры. Пустые коридоры, разрубленные тела. Казалось, что сам ад разверзся и поглотил «Тиктонику». Поглотил вместе с дочерью доктора. И если свою судьбу он готов был принять, то Юмико точно не заслужила этого. Ни один ребенок не заслужил. Накамура пробирался к своему кабинету, надеясь, что дочь, увлеченная рисованием, не выйдет в коридор и не станет свидетелем этой бойни. Ни о чем другом Накамура не хотел думать, пока не увидел Юмико. Девочка лежала на полу в луже крови. Ее руки были прижаты к груди. Кровь из раны сочилась между пальцев. Глаза девочки были закрыты.

Накамура похолодел. Весь мир сжался до этого бледного детского лица. Ничего другого доктор сейчас не видел. Если бы разверзся ад, он и этого бы не заметил. «Юмико. Моя Юмико», – на негнущихся ногах Накамура подошел к дочери. Она дышала тяжело, рывками, словно каждый вдох мог оказаться последним. Девочка умирала. Накамура знал это не только потому, что был доктором. Накамура знал это, потому что был отцом.

Он опустился возле дочери на колени. Жизнь стала хрупкой, ломкой. Сколько жизней спас Накамура за последние годы? Сколько сосудов подготовил для извлеченных сознаний безнадежно больных, пострадавших в авариях людей? «И что же, я буду стоять и смотреть, как умирает моя дочь? – спросил себя Накамура. – Спасать других, но отвернуться от своего ребенка?»

Среди заключенных «Тиктоники» не было детей, но ведь для матери Вэдимаса они приготовили тело молодой девушки из партии технологических нигилистов. Но мать Вэдимаса была дряхлой старухой, уже откусившей от яблока жизни свою долю радостей и печалей. Она и не просила, чтобы ее спасали. Человек рождается, взрослеет, старится и умирает. Это неизбежность. Но дети не должны умирать.

Накамура поднял дочь на руки и понес в медицинский центр, где можно было извлечь ее сознание из умирающего тела и перенести в подготовленного донора, в молодую девушку, которую Вэдимас планировал использовать для сознания своей матери.

* * *

Нейронная татуировка поиска активировалась лишь на долю секунды, но этого хватило Семъязе, чтобы найти Шайори. Дочь Мисору, дочь оябуна клана Гокудо. Кажется, сегодня весь мир начинался и заканчивался на этой девушке. Для Семъязы и силовиков «Тиктоники», по крайней мере, это было так. Лифт нес Шайори и Рафа Вэдимаса на верхние этажи. Туда стремились силовики. Туда бежал по лестнице Макото. Доктор Накамура – и тот нес своего умирающего ребенка туда.

Пара силовиков выскользнула из-за поворота и растерянно уставилась на якудзу. Они слышали о побеге. В этом безумии они готовы были стрелять в любого, кто не силовик. И никаких предупреждений. Достаточно, что татуированный человек стоит в залитом кровью коридоре. Силовики вскинули оружие и выстрелили. Пули врезались в стену, пронзив пустоту, где еще мгновение назад находился якудза.

Семъяза двигался как кошка – не тратил энергию на резкость, а превратился в образчик пластичности и непредсказуемости. Без активированных нейронных татуировок он не мог увернуться от пуль, но кто сказал, что нельзя предугадать, куда придется следующий выстрел, кто сказал, что нельзя заставить силовиков стать предсказуемыми? Куда сложнее было заставить инстинкты убийцы сохранять противникам жизнь, выбрать такой тип ведения боя, когда удары будут ранить, но не калечить, не ломать позвонки, разрывать жизненно важные органы. Силовики успели выстрелить еще трижды. Их шлемы и бронежилеты спасали от пуль, но не от точечных ударов профессионального убийцы. Чтобы вырубить их, Семъязе потребовалось шесть ударов, да и то первые четыре были ложными выпадами, сделанными, чтобы заставить противников раскрыться. Но Семъяза снова превратился из прошедшего курс коррекции образцового заключенного в отступника. Хотя что это значит для человека, который готовится умереть в ближайший час?