В приемной кардинала было на удивление людно. Несмотря на вечер, посетители и не думали расходиться, грозя задержать Ришелье до ночи. Сперва де Бреку примостился в оконной нише, чтобы в тишине и покое дождаться своей очереди. Однако, пересчитав посетителей и прикинув, как быстро их поток может схлынуть, он все же предпочел ускорить встречу с его высокопреосвященством.

LAMIA DICIT

Случалось, я опускался на самую глубину, на четвертый слой Полумрака. Кто знает, может, до дна отсюда было так же далеко, как и до реальности, но дальше я пройти не мог, даже заглянуть сквозь веки не получалось, и потому малодушно считал четвертый слой последним. Возможно, глубже был ад для таких, как я, и мое посмертие не давало права познать настоящий предел до момента полного упокоения. Что ж, если ад для низших Иных существует, он действительно ужасен, раз уже на подступах к нему становится жутко.

Безбрежная серая равнина, серый песок на многие лье вокруг – будто шершавая шкура на брюхе гигантского зверя; редкие черные валуны на горизонте казались остатками гнилых зубов поверженного исполина. Здесь не было солнца, оно не клокотало в небе огненным цветком, не гудело в ушах, не обугливало кожу – казалось бы, какое блаженство для вампира! Но нет, все органы чувств – и атрофировавшиеся, и обновленные – от страха принимались трепетать и вопить, каждое на свой лад; они молили поскорее покинуть гиблое место. Немалую роль в этой всепоглощающей панике играло то, как я выглядел на четвертом слое. К сожалению или к счастью, я не мог увидеть себя со стороны целиком, но мне хватало и того, что попадало в поле зрения. Сквозь лохмотья своего камзола, сквозь дыры в ботфортах я видел кости – серые, как и все на этом слое. Кое-где на костях еще виднелось обтянутое пятнистой, будто у мертвеца, кожей темное мясо, белые сухожилия и черные вены – мертвая плоть, тлен, тухлятина. Разложившийся труп, каковым я, безусловно, и являлся. Так выглядели бы мои останки в фамильном склепе, если бы несколько десятилетий назад я не увлекся прекрасной ламией.

Вряд ли кто-то с удовольствием будет смотреть на собственный полусгнивший труп, верно? Вот оттого-то я и не любил бывать на самой глубине.

Вторая причина, заставлявшая корчиться мою истлевшую душу в этом Господом Богом проклятом месте, – отсутствие каких бы то ни было обитателей. Мимо меня проплывали призрачные облака Темной Силы; эти гигантские сгустки разворачивались в черные коридоры, скручивались в неосязаемые струи, обретали форму кошмаров и рисовали прекраснейшие из силуэтов – но это была Сила, которой я никак не мог воспользоваться. Увы, я не маг. Чтобы подпитывать свою мертвую плоть, я должен пить соки живых. А здесь их не было и быть не могло. Ну разве это не ад для вампира – оказаться там, где нет людей или хотя бы животных, чья кровь позволяет ненадолго утолить извечный голод?!

Клянусь Тьмой, ласкающей меня: четвертый слой – чудовищное место!

А вот второй слой мне нравился. Здесь следы разложения не так явно проступали на моей бренной оболочке. К тому же здесь было интересно. Я не раз сравнивал себя с псом: обладая отменным обонянием, собаки получают несопоставимо больше информации о мире, если сравнивать их с обычными людьми. Они читают следы, чуют метки, оставленные другими псами, загодя узнают о приближении своих знакомых и врагов. Второй слой предоставлял мне примерно то же. Самое интересное, что собаки в большинстве случаев (если, конечно, речь не идет об охоте или случке) отмечают все значимое неосознанно – они просто живут среди меток и следов.

Так и вампиры в отличие от магов видят и ощущают в Полумраке гораздо больше, даже если не прикладывают никаких усилий. Колдуну необходимо сплести заклинание, дабы разглядеть одну вампирскую тропку, а для меня весь Париж «вымощен» светящимися дорожками – прямыми, извилистыми, пересекающимися, тающими и заново проложенными. В каждой – узнавание собрата: вот здесь неделю назад прошел угрюмый кузнец из захолустья; вот этот след накануне оставил маркиз с крысиной мордочкой; вот тут совсем недавно проходила Беатрис; а эта тропка моя – ну надо же, я и забыл про нее! Полгода на нее не натыкался, а она все еще существует!

Тропки – это пути в чье-то жилище. Вампиры не могут без приглашения войти в чужой дом, но если их однажды пустили внутрь – голубоватое свечение останется на мостовой до тех пор, пока не упокоится либо гость, либо тот, кто однажды позвал его к очагу. И не всегда первые бывают причиной гибели вторых. Пусть вампиры и не заводят себе друзей среди людей (а некоторые так и вовсе считают человека исключительно пищей), однако необходимость заставляет время от времени бывать в их обществе. Попал бы я в «Лилию и крест», если бы в свое время мэтр Мишель не пригласил меня отужинать в его заведении? Вошел бы я в кабинет или хотя бы в приемную Ришелье, если бы он меня однажды не позвал? И заметьте – оба они живее всех живых.

Кстати, о живых… Я подал знак кардиналу, что уже присутствую в его кабинете.

– А, Бреку! – сказал он мне, шаря глазами по углам, но пока так и не угадав, где я нахожусь. – Это хорошо, что вы пришли. Мне нужно отдохнуть, отвлечься.

Он позвонил в колокольчик и наказал распорядителю не пускать к нему никого до тех пор, пока он сам не позовет. Поскольку я уже проступил из иномирья Полумрака, Ришелье встал из-за стола и сделал шаг мне навстречу. Его горячая живая кровь – кровь, пропитанная азартом, гудящая в венах, благородная и ароматная, – скачком приблизилась ко мне. Так, во всяком случае, интерпретировали этот его шаг мои обостренные органы чувств. Я пока не ощущал истинного голода (хотя какой же вампир не видит в человеке жертву, даже если сыт?), но, каюсь, меня в который уже раз посетила мысль: каковы на вкус соки этого гения? Ведь если я захочу – никто и не заметит небольшого укуса, разве что какой-нибудь Высший начнет искать направленно… Но нет, даже если я когда-нибудь и поддамся подобному искушению – это произойдет не сегодня.

– Пойдемте на балкон, – предложил кардинал. – Нынче я еще не видел Парижа – весь день просидел за работой в кабинете, так хоть посмотрим на город сверху.

Он отодвинул портьеру и вышел первым. Его возбуждение, вызванное донесением последнего посетителя, постепенно сходило на нет, он превращался в привычного мне человека с печалью в глазах, с трагичными заломами на лбу и меж бровей, с плавными движениями изнеженных, холеных и вместе с тем крепких еще рук. Над нами светили яркие звезды – я знал это по тому тонкому звуку, что лился на меня сверху. Внизу, на том берегу Сены, на самой грани моего нового слуха мерцали сотни огоньков от свечей и фонарей. Ришелье, как и я, не задирал голову, не любовался россыпью звезд в небесах – все самое необходимое, все самое прекрасное и самое ужасное было сейчас перед ним, а не вверху.

– Провидение, покидающее порою правителей, не покидает с такой же легкостью государства. Жизнь первых преходяща, жизнь вторых длится столетия. Поверьте мне, Бреку, Франция занимает достаточно важное место в Европе, чтобы Господь теперь отвратил от нее свой взор. Она должна будет сыграть неоспоримую и, возможно, решающую роль в будущем.

Я молчал и внимал. Пусть передо мною был не Иной-пророк, а всего лишь обычный человек, одетый в алую мантию, я отчего-то верил тому, о чем он говорил.