– И про пиво известно?

– В ячейке инструмент. Инструктор нужен?

– Разберусь. Мы еще о машине говорили...

– Там же три тысячи. Их достаточно. Код ячейки – сегодняшняя дата. Все.

– Минутку! – успел сказать Михась до того, как заказчик отключил связь.

– Слушаю, – сказал Епихин.

– Кто клиент?

– Чуть позже. Освоите инструмент – появится клиент. Если найдете способ обойтись без машины, деньги ваши. Я внятно выразился?

– Вполне.

– Привет Алику! – сказал Епихин, и связь оборвалась.

Михась, не торопясь, но с некоторой озадаченностью нажал кнопку отключения, сунул мобильник во внутренний карман пиджака и, скрестив руки на животе, уставился в пространство. Алик не торопил его, не задавал вопросов – понимал, что Михасю нужно время, чтобы переварить услышанное. Снова появился бомж, но остановился в нескольких шагах, не решаясь подойти. Михась механически сунул руку в карман, вынул десятку и все так же, не отрывая взгляда от пространства, протянул деньги бомжу. Тот несмело приблизился, заранее вытянув руку, с опаской взял деньги и, как в первый раз, растворился в воздухе.

– Тебе привет, – произнес наконец Михась.

– От кого?

– От заказчика. Он так и сказал – привет Алику.

– Так, – Алик тоже уставился неподвижным взглядом в простирающееся перед ним пространство. – Так, – повторил он. – Спасибо.

– Не за что! – Михась весело взглянул на обескураженного Алика.

– А как он меня назвал?

– Аликом назвал. Мило так, непосредственно, почти дружески. Будто вы с ним с детства знакомы. Может быть, это так и есть? – Михась с подозрением посмотрел на Алика.

– Если бы это было так, он бы вышел на меня, а не на тебя. А он все-таки вышел на тебя.

– Может быть, вы с ним так договорились?

– Мысль, конечно, интересная, – пробормотал Алик. – Но я не такой умный, как ты... Я глупее.

– Ты не глупее, ты осторожнее. Или лучше сказать – опасливее. Ладно, успокойся. Шутка.

– Если ты в самом деле думаешь, что я...

– Алик! – строго сказал Михась. – Хватит. Проехали. Знаешь, а он делает ошибки. Он не профессионал. Жалкий любитель.

– Говори, Михась, говори.

– Он хочет показать свою осведомленность о нас с тобой. Не может удержаться и произносит слова, которых даже я в его положении никогда бы не произнес.

– Матерится?

– Ха! – рассмеялся Михась. – Материться он начнет позже. Намекнул про пиво. Скажи, Алик, где мы с тобой пьем пиво?

– У Фатимы.

– А еще?

– И больше нигде. Ну, случается где-нибудь на бегу, у столика, у станции метро или на платформе электрички... А всерьез мы пьем у Фатимы.

– А он знает про наши пивные посиделки у Фатимы. Значит, он там бывает.

– Значит, бывает, – кивнул Алик. – Мы с тобой об этом уже говорили.

– Он знает, как тебя зовут. Я никогда ему об этом не говорил. Дескать, есть у меня человек, но кто он, откуда, какой из себя – не его собачье дело. А он знает, что тебя зовут Аликом, а меня зовут Михасем. Но тут есть очень важная подробность, которая ему недоступна... Кто еще, кроме меня, называет тебя Аликом?

– Вроде никто.

– А кто еще, кроме тебя, называет меня Михасем?

– Не знаю таких.

– Вот! – Михась воткнул палец в собственную коленку. – И я о том же! Он нас там засек, у Фатимы! Может, спросить у нее, кто нами интересовался... А?

– Не надо! – твердо сказал Алик. – Ни в коем случае. Она женщина радушная, разговорчивая, и никто не знает, какие слова в какой момент из нее могут выскочить, с кем она поделится нашими опасениями, на кого работает, в конце концов! И потом...

– Дальше не надо! – остановил Алика Михась. – Со всем я согласен. Моя идея глупа и опасна. Пошли, пора идти. На Белорусском вокзале нас ждут хорошие деньги и инструмент.

– Это он сказал?

– А кто же еще!

– Только что?!

– Минут пять назад.

Не обращая внимания на замаячившего в отдалении бомжа, который почувствовал слабинку странных парней на скамейке, Михась и Алик пересекли Ленинградский проспект, вышли к троллейбусной остановке. Через десять минут они уже были в здании Белорусского вокзала.

Затертый целлофановый пакет с какими-то свертками, завернутыми в газеты, оказался на месте – в сотой ячейке камеры хранения. Михась спокойно его вынул, отряхнул от пыли, от прилипших клочков бумаги и, чуть ссутулившись, словно удрученный собственной незначительностью, зашагал к выходу. Обычный пассажир дальней электрички. Взглянув на него, можно было сразу понять, что ехать ему по Белорусской дороге не меньше часа – куда-нибудь в Голицыно, в Звенигород, а то и в Можайск. На ближних станциях выходят пассажиры другого облика – нетерпеливые, нарядные, которые еще могут на что-то надеяться в жизни, которых что-то еще ждет в этот непоздний вечер.

Заканчивался август, прошли первые, холодные дожди, появились листья на асфальте, появились дворники, которые сметали их еще не метлами, нет, вениками, маскируя скорое наступление осени, как маскирует опять же наступление своей осени красавица, однажды утром эту осень почувствовав.

Епихин не торопился.

Пока все шло по плану, все шло, как и представлялось. Да, случилось – однажды в бессонную ночь пришла ему в голову шальная мысль возглавить мебельную фабрику и все те доллары, около тридцати тысяч в месяц, направить в один карман. Ему не нравилось, как эти деньги распределялись – половину тут же брал Николай Петрович Долгов, как владелец, организатор, директор. Десять тысяч получала его жена, бухгалтер Катя, а оставшиеся пять доставались Епихину. Хотя в каких-то там документах он и назывался соучредителем, но это была лишь вежливость Долгова, на самом деле он был наемным работником. И это звание, или, как там назвать, должность, все больше ему не нравилось, все больше задевало, а если сказать откровенно, то и оскорбляло. Он полагал, что рассчитываются с ним несправедливо, что мог бы, вернее, должен получать вдвое-втрое больше. Честно говоря, неплохие он деньги получал, совсем неплохие, им с Жанной вполне хватало тысячи-полторы долларов, а остальные откладывались для жизни другой – с дальними круизами, островами, хорошими машинами, со всем тем, что может пожелать ум незрелый, нетерпеливый, недалекий.

Киллеры, которых он взращивал терпеливо и настойчиво, постепенно привыкли к деньгам, и теперь пришло время дать им почувствовать, каково живется, когда эти деньги неожиданно заканчиваются. Даже если у них и были какие-то сомнения, колебания, все должно исчезнуть и возникнуть нетерпение. В разговорах с Михасем Епихин это нетерпение почувствовал. Значит, ребята созрели, значит, руки потянулись к топору, как пелось в одной песенке.