Потому что нормальные люди не торгуют своими детьми. И все слова о том, что если со мной что-то случится, то он расправится с Климом, об упавших с моей головы волосах ничего не значат, потому что он меня продал. Слова – это мыльные пузыри – тронешь, и разлетятся вокруг миллионами брызг. Важны только поступки, а поступок вышел красноречивее некуда.

Клим нетерпеливо сигналит, старушка отгоняет свою козу в сторонку, и мы проезжаем вперёд. Дорога петляет между высоких деревьев – лес.

– Выходим, – коротко объявляет Клим, и останавливает машину, фактически бросая её посреди леса. – Дальше пешком.

На мне удобная обувь и дальних прогулок я не боюсь. В ещё голом лесу, где деревья только-только собираются одеваться в изумрудное, смотреть совсем не на что. Лишь чернь да грязь под ногами.

– Аккуратнее, – просит Клим и берёт меня за руку. Это незамысловато и трогательно одновременно, и меня мгновенно окунает в воспоминания, где вот точно так же он всегда делал, когда мне могла грозить опасность.

Идти приходится долго, петляя между деревьев, иногда останавливаясь, чтобы перевести дух от быстрой ходьбы, но любое путешествие рано или поздно заканчивается.

Маленький деревянный дом под тёмно-коричневой черепичной крышей прячется в самой глубине леса. Надёжно скрытый между деревьев, он кажется почти сказочным.

– Вот тут посидим до утра, – говорит Клим и достаёт из кармана ключи.

– Одни в лесу? – уточняю, а Клим кивает.

– Об этом доме не знает никто. Даже Арс, – сообщает, поднимаясь по деревянным ступенькам. – А я знал, что не зря его купил и сохранил это в тайне. Вот и пригодился.

– И я теперь знаю о нём, – зачем-то говорю, а Клим снимает очки и режет мою кожу жадным взглядом.

– И ты знаешь. Залетай, Бабочка, в дом. Будем ждать нашу смерть в прямом эфире. Будет весело, обещаю.

Я точно помню момент, когда разучился доверять людям. Во мне и так не слишком много наивности было от природы заложено, а тут и вовсе облетела, как шелуха – атрофировался в мозгах участок, отвечающий за доверие, и никакой мозгоправ башку мою починить уже не сможет.

Но Бабочка… она оказалась единственной, кого я готов подпустить к себе чуть ближе, чем можно было вообще себе представить. Да что там, я так и не смог её вырвать из себя, даже думая столько лет, что именно Маша была той самой предательницей.

Сейчас же, когда знаю правду, привести её в дом, купленный через третьи руки и кучу подставных лиц, кажется таким же естественным, как и дышать.

– Давай, Маша, не бойся, я не кусаюсь, – пытаюсь шутить и проворачиваю ключ в замке.

Она фыркает, встряхивает волосами и поднимается по ступенькам. На деревянных вскрытых лаком досках остаются следы вязкой лесной земли и прошлогодняя подгнившая листва, и Маша смотрит на это безобразие немного растерянно.

– Дождём смоется, было бы еще, на что внимание обращать, – говорю, наклоняясь, и расшнуровываю свои ботинки. Забираю из потаённого чехла в голенище свой нож и, покручивая его в руке, захожу в дом.

Бабочка следует моему примеру, избавляется от обуви, и, оставшись в одних полосатых носках, переминается с ноги на ногу на порожке.

В доме сыро и прохладно, пахнет деревом и оружейной смазкой. Он совсем небольшой: всего одна комната, маленькая кухня и санузел. Впрочем, что ещё нужно для жизни? Уж точно не хоромы на десять этажей, напичканные самой современной техникой, и полный гараж тачек.

– Симпатично, – замечает Маша и прикрывает за нами дверь. Прокручивает болванку замка, накидывает цепочку и в этот момент кажется такой серьёзной и сосредоточенной, что у меня сердце гудит в груди старым трансформатором.

Потому что видеть её так близко, чувствовать аромат и понимать, что мы с ней снова – одни против всего мира – самый чистый кайф во Вселенной.

Однажды, когда стало совсем хреново, я решил, что наркотики могут помочь. Всего один раз попробовал, потом понял, что эта мерзость – точно не выход, уж лучше башку в петлю просунуть. Быстрее и безопаснее. Но даже те ощущения, что способна подарить наркота, не идут ни в какое сравнение с тем, что чувствую, когда Маша рядом.

Чистый кайф.

– Проходи, сейчас камин разожгу. Станет теплее.

Бабочка кивает, растирая руки, плечи под свитером тонкими пальцами. А меня кроет от этого зрелища, а взгляд фиксирует её губы, слегка припухшие и с крошечной ранкой в центре нижней – след от моего укуса.

– Маша, сядь, пожалуйста, – прошу вдруг охрипшим голосом и срываю прозрачный чехол с дивана. – Просто сядь, а то я так и буду таращиться на тебя вместо того, чтобы обеспечить нас теплом. Не забывай, нам до утра тут время коротать. Если околеем, всё это потеряет смысл.

– А дальше? – вопрос логичный и у меня есть на него ответ. Но я медлю. – Клим, мы так и будем прятаться в лесу?

– Тебя это пугает? – спрашиваю, присаживаясь возле камина и набирая из поленницы дрова.

– Ты думаешь, что после… после всего меня ещё возможно чем-то испугать?

В её голосе нет ни горечи, ни сдерживаемых рыданий. Лишь спокойствие и уверенность. И это мне нравится. Да, чёрт его на части дери, нравится! Потому что понимаю: Бабочка тоже доверяет мне. И пусть это непросто, пусть потом мы оба можем об этом пожалеть, пока что достаточно того, что пытаемся идти вперёд.

Когда каминную спичку охватывает пламя, а после оно перекидывается на сложенные аккуратной горкой дрова, я несколько долгих мгновений смотрю на огонь. Мысленно отправляю в него Нечаева, заодно и все проблемы, связанные с ним. Пусть горят синим пламенем.

– Не будешь жалеть? – спрашиваю, поднимаясь на ноги, и поворачиваюсь к сидящей на диване Маше.

Она прикрывает глаза, запускает руки в волосы и отрицательно качает головой. Бросаю быстрый взгляд на наручные часы, а большая стрелка неумолимо приближается к семи. Ещё одни час, всего один час остаётся до финальной точки, а дальше…

А дальше наступит время полного и безоговорочного возмездия.

Дрова в камине трещат и выстреливают искрами, дом постепенно наполняется теплом, а мы молчим, потому что не придумали ещё таких слов, чтобы можно было высказать всё, что накопилось между нами.

– Знаешь, а я однажды даже попыталась замуж выйти, – вдруг говорит, а я сглатываю комок в горле и сжимаю кулаки.

Понимаю, что не имею права на ревность, не должен думать о смерти того смельчака, который посмел прикоснуться к моей Бабочке хоть пальцем, но ничего не могу поделать со своей реакцией.

– И почему не вышла?

– Потому что дважды чуть не назвала этого человека Климом. Понимаешь? И решила не портить никому жизнь. Это неправильно: жить с одним, а думать о другом.

Она горько улыбается, а я подхожу ближе. Мне нужно коснуться сейчас своей Бабочки, нужно почувствовать, что она – настоящая, что я не долбанный псих, который ловит глюки и верит в их реальность.