Ставинский и Вирджиния стояли в огромном, но уютно декорированном цветами и витринами «Небесных магазинов» зале брюссельского аэропорта, в нескольких шагах от них была автоматическая бегущая дорожка из мягкой рифленой резины, по которой из общего зала вы вкатываетесь в зал посадки, но именно эти несколько шагов казались сейчас Ставинскому шире и длинней Атлантического океана. Там, за этой черной бегущей дорожкой, стоял «Ту-154» – советский самолет, капкан Ставинского. Всего несколько шагов – и ты уже на борту самолета, ты уже в желудке советской власти, во власти другого мира. А если он с ходу напорется на какую-нибудь знакомую стюардессу?

Рядом, в нескольких шагах – двери в Европу: маленькая стойка таможни, стоит подойти к ней, протянуть свой американский паспорт, и – «пожалуйста, сэр, проходите!» – проходите в Швецию, в Данию, в Австралию и Японию, в Новую Зеландию и даже на Ямайку. Какой он идиот, что не объездил все эти страны! Только два дня отпустил им Мак Кери на Рим и три дня – на Париж и Брюссель, чтобы у русских было впечатление, что Вильямсы совершают свадебное путешествие…

Вирджиния мягко тронула его за руку и вопросительно заглянула в глаза.

– Пошли, – хотел сказать Ставинский, но только поморщился от боли в горле. Горло болело действительно, без дураков – вчера перед выездом из Парижа в Брюссель он съел полную коробку мороженого, чтобы вызвать у себя натуральную ангину, и вызвал – гланды распухли, их обложило противным бело-желтым налетом, ни говорить, ни глотать, ни даже затянуться сигаретой. Теперь даже под пыткой он и вправду не может произнести ни слова ни по-английски, ни по-русски, он может только шептать что-то невнятное, и по этому шипению никакая таможня не поймает его на неправильном английском.

Ставинский поправил повязку на горле – теплый компресс, перевязанный толстым слоем бинта, потом взял Вирджинию под руку, и они сделали те несколько коротких шагов, которые отрывали их от Запада. Черная бегущая дорожка повезла их к советскому самолету – уплывали назад, в прошлое, витрины «скай-шопов», их элегантные продавщицы и весь Его Сиятельство Запад.

Страх, что в советском самолете какая-нибудь стюардесса или кто-то из советских пассажиров в первую же минуту изумленно воскликнет: «Ой, Ставинский?! Сколько лет, сколько зим!» – этот чисто теоретический страх был пустяком по сравнению с тем, что выпало на долю Ставинского в ту секунду, когда он шагнул с трапа в салон самолета. Не какая-то стюардесса, а половина пассажиров этого самолета были его прежней жизнью, а точнее – мечтой его прежней жизни в СССР. Сливки советского кинематографа – знаменитые киноартисты, режиссеры, сценаристы и кинооператоры с женами и без жен – возвращались этим рейсом из туристической поездки по Европе. Рейс был проходящий, Лондон – Брюссель – Москва, и советских пассажиров не выпустили в Брюсселе из самолета (уж конечно, не бельгийские власти, а руководитель их группы секретарь Союза кинематографистов Григорий Мурьянов – зачем ему лишние страхи, что кто-то сбежит на Запад в последнюю минуту). И, шагнув в салон самолета, Ставинский застал здесь чисто русский галдеж.

– Гриша, я объездила полмира и не сбежала! Вы что – охренели? Мы же не Большой театр! – говорила надутому, угрюмому Мурьянову замечательная сорокалетняя актриса Ия Красавина. – У меня валюта осталась, я хотела тут «Шанель» купить!

– Ты уже купила «Шанель» в Лондоне… – хмуро, сквозь зубы произнес Мурьянов, не глядя ей в глаза.

– Вот падла! – возмутилась Красавина. – Ну, подожди!…

Конечно, не все они знали его, а скорей всего – никто из них не знал и не помнил какого-то там тележурналиста, который когда-то обивал пороги киностудий, но он-то, Ставинский, знал каждого из них, он писал о них, брал у них короткие телеинтервью во время киносъемок и даже пил однажды с Володей Большовым в ресторане Дома кино. И теперь, обмирая от страха, он прошел по проходу салона самолета и рухнул на свое кресло в семнадцатом ряду. Холодный пот увлажнил его рубашку, а ватный компресс, обжимавший шею, затруднял дыхание, Он сел к иллюминатору и задернул шторку, чтобы свет не падал на его лицо, и закрыл глаза, понимая, что это – конец, конец! Вирджиния молча положила свою ладонь на его руку, добела сжимавшую подлокотник кресла. От этого ли ее участия или от того, что на него действительно никто не обращал внимания, стало чуть легче. «Да и как они могли обратить на меня внимание, – вдруг подумал он, – если я сделал пластическую операцию! Я другой! Другой! Может быть, я и похож на какого-то там Ставинского, но пардон – а где те оттопыренные уши, где тот нос с горбинкой, где не в меру пухлые губы?» И ему вдруг стало смешно. Нервный, почти истерический смех подкатил к больному горлу, и, если бы не ангина, если бы ему не было больно смеяться, он бы расхохотался сейчас на весь самолет. Все! Он прошел первую проверку, и никто не узнает в нем Ставинского – нет худа без добра!

– Внимание! – объявил по-русски женский голос. – Экипаж советского авиалайнера приветствует вас на борту нашего самолета. Через несколько минут мы совершим взлет. Просьба пристегнуть привязные ремни и воздержаться от курения.

«Ту-154» вырулил на взлетную полосу, остановился, взревели турбореактивные двигатели, отчего весь самолет затрясся каким-то металлическим ознобом, и теперь вмеcте со всей машиной и всеми советскими и иностранными пассажирами трясся в этом ознобе пристегнутый к креслу Ставинский. Стюардесса шла по рядам, проверяя, у всех ли застегнуты привязные ремни. И Ставинский горько усмехнулся про себя: он сам привязал, пристегнул себя снова к этой советской тряске. Но советские пассажиры не находили в этой тряске никакого второго смысла. Только поразительно толстый комедийный актер Евгений Мордунов сказал стюардессе:

– Милочка, на моем животе эти ремни не сходятся. Придется тебе держать меня в обнимку. Иди сюда, моя крошка…

Шифрованная радиограмма от командира подводной лодки Гущина пришла еще утром. Короткая, четыре строки:

«Москва, особо секретно, начальнику Генерального штаба Опаркову.

Задание выполнил тчк Сегодня шестого ноября в сопровождении шведских военных судов вышел в нейтральные воды тчк Иду домой в Балтийск тчк Капитан «У-137» Гущин».

Для проекта «ЭММА» эта радиограмма означала начало практического окружения Европы подводными «энергетическими решетками» («Энергетические матрицы малые»), способными по радиосигналу вызвать направленное землетрясение на расстоянии до 400 километров от морской штольни. Для помощника начальника Генерального штаба Советской Армии по стратегическим научно-техническим разработкам полковника Сергея Ивановича Юрышева эта радиограмма означала премию в сумме 2000 рублей, генеральские погоны и отпуск на 24 рабочих дня. Полковник Юрышев стоял у широкого, выходящего на Арбат окна своего кабинета в Генеральном штабе, курил и смотрел на метельную Москву. Он любил этот город.

Обладая феноменальной зрительной памятью, он знал в этом городе не только каждую улицу, но чуть ли не каждый дом. Теперь он смотрел на заметаемую снегом Арбатскую площадь, на людей, которые, подняв воротники и уклоняя лицо от морозного ветра, спешат в предпраздничной спешке по магазинам. Как обычно, накануне праздника Революции в московских магазинах появились колбаса, сосиски, фрукты и даже мороженая говядина. Юрышев смотрел на этих людей, движущихся с наклоненными вперед, к земле, фигурами. Их руки и плечи оттягивали тяжелые авоськи и портфели с пакетами…