Убедительно прошу принять все возможные меры к вербовке доктора Вильямса. Значение этой операции трудно переоценить.

Подпись: ЧЕТВЕРТЫЙ

Принято шифровальным отделом КГБ из Вашингтона 4 ноября 1981 года в 13 часов 05 минут

Резолюция:

Начальнику туристического отдела полковнику Орлову:

Вербовку доктора Вильямса возьмите под личный контроль. Об исполнении доложить мне лично.

Ю. Андропов

5 ноября 1981 года

Майор Незначный стоял в вестибюле Московского театрального института и зло посматривал на проходивших мимо него студентов. Вот уж где бардак, так бардак! Звонок на лекцию прозвучал двадцать минут назад, а эти бездельники только-только тянутся в институт – лица заспанны, девицы курят, все в джинсах, куртки и пальто бросают, не отряхнув от снега, на вешалку и, оставшись в каких-то диких безрукавках с яркими надписями и рисунками на груди и на спине, расходятся, в обнимку друг с дружкой, по аудиториям. Эта их манера ходить в обнимку – даже парни ходят парами, педики они тут все, что ли? – злила Незначного больше всего.

Десять лет назад Незначный окончил юридический факультет МГУ, то было нелегкое для него время, он ходил на лекции в латаных брюках, жрал в то время одну картошку, да и то не досыта, подрабатывал грузчиком на железнодорожных вокзалах, а летом их всех, студентов Московского государственного университета, отправляли в колхозы вручную окучивать и собирать помидоры, картошку, капусту… Послать бы вот этих стиляг на картошку, чтоб потаскали в дождь по чернозему грязные, килограммов по тридцать, мешки!

Но хуже всего, что нет этой мерзавки Оли Маховой. Незначный посмотрел на часы. 23 минуты десятого! Весь день пойдет враскосяк, если она не появится. Через шесть часов прилетают Вильямсы. Месяц собирались, сукины молодожены! Он еще в начале октября открыл им визы, вся операция была на стреме, и Незначный, как режиссер перед премьерой, отрепетировал со всеми своими штатными и нештатными сотрудниками все детали операции и ждал, празднично-напряженный, их приезда со дня на день. Он был тогда на таком подъеме, что, если б мог, встречал бы их у трапа самолета с цветами. Но они не ехали. Черт их знает, почему – ведь не позвонишь и не спросишь! В этом беда его работы – ты готовишься, ты ночами не спишь, истачивая свой мозг выдумыванием хитростей, ловушек, капканов, отрабатываешь с помощниками все возможные ситуации, ты отрываешь от дела занятых людей – художников, артистов, врачей, ученых, ты договариваешься с ними, что тогда-то и там-то они примут и окружат русским гостеприимством каких-нибудь там техасских нефтяных магнатов, а эти чертовы магнаты – бац, и не приезжают. И весь спектакль сорван, и вся тяжелая, подчас месячная подготовка – коту под хвост, и ты ходишь злой, как собака, бросаешься дома на жену, как на врага. А начальству плевать, что эти Вильямсы, Смиты или Джойсы решили отложить поездку, – начальству давай план по вербовке новых агентов, иначе ни премиальных, ни прогрессивки, ни новой звездочки на погонах. А потом – вдруг аврал, шифровка из Вашингтона – летят эти Вильямсы. День неудачный, предпраздничный, 6 ноября. Весь КГБ мобилизован на охрану порядка в дни праздника Октябрьской революции, завтра в центре Москвы оперативных работников КГБ будет не меньше, чем милиции, – 6200, треть дивизии имени Дзержинского. И все начальство взвинчено до предела – мало ли какой фортель может выкинуть какой-нибудь еще нераскрытый сумасшедший диссидент или еврей-отказник. Плакат из-за пазухи вытащит или бутылку с керосином, чтоб сжечь себя на глазах у иностранцев. Конечно, это не его, Незначного, забота, это совсем по другим отделам идет подготовка. Всех подозрительных диссидентов, евреев-отказников, пятидесятников и поволжских немцев взяли на эти дни под прямой контроль, но поди угадай, что за пазухой вон у того длинноволосого очкарика. Может, он завтра с бомбой придет на Красную площадь или с плакатом «Свободу Польше!», и как раз рядом с ним окажутся эти Вильямсы! Черт, где же эта сучка Махова? Хуже всего, что она еще не знает о приезде этих Вильямсов и начале операции. Незначный сам узнал лишь за день до прихода вашингтонской шифровки, когда из «Аэрофлота» прибыли списки пассажиров рейса Брюссель – Москва. И за эти три дня эта девка ни разу не ночевала в своем общежитии и не была в институте. Незначный обзвонил и деканат актерского факультета, и в общежитии оставил ей записку, но – как сгинула! Зная эту Махову уже год, Незначный не сомневался, что она опять днюет и ночует у какого-нибудь очередного хахаля – художника или фотографа. Это худенькое, длинноногое существо с узкими худосочными бедрами, маленькой грудкой, белобрысыми, до плеч, волосами и большими синими глазами, с детским лицом и невинно-порочными губками обладало каким-то магической силы сексуальным позывом.

Не было мужика, который мог бы равнодушно отвести глаза от ее фигурки. Словно внутри этого тощего тельца бился какой-то второй пульс сексуальности, а сама Махова была лишь оболочкой этой притягивающей бесовской силы. Даже начальник французского отдела майор Гаспарян при виде этой Олечки прищелкивал языком и предлагал Незначному любой обмен – хоть троих, хоть пятерых своих, работающих с французами проституток взамен этой Маховой. Но Незначный не согласился – это был его «кадр», его личная находка.

Год назад в гостинице «Украина» он своими руками стащил эту Махову с одного тридцатилетнего канадца, нарочно не дал ей одеться и привез в закрытой машине прямо в КГБ. Рыдая, она умоляла его не сообщать в институт. Все, что угодно, – только не сообщать в институт! Еще бы! Приехать откуда-то из сибирской глуши, из Братска, и без блата поступить в лучший в стране театральный институт, где конкурс – 47 человек на место и откуда прямая дорога в кино и на сцены московских театров. И вдруг, через две недели после начала занятий, в номере интуристовской гостиницы КГБ снимает тебя с заезжего канадца. Выпрут из института в пять минут да еще с такой записью в трудовой книжке – не только в театр, а даже в сельский клуб на работу не примут. Вся жизнь сломана. Поэтому никакого труда не стоило завербовать эту девчушку и сделать ее агентом.

Он мог тогда же, да и в любое время после этого переспать с ней – для нее это пустое дело, и она сама не раз дразнила его намеренно задранной юбкой и заголенными коленками, а то и просто подначивала: «Вы, Фрол Евсеич, какой-то бесчувственный! Неужели у вас жена есть?» Ничего, когда-нибудь он ей покажет, какой он бесчувственный, но пока… Он хорошо знал, что стоит ему переспать с этой Маховой, как вся его власть над ней пошатнется, убудет. У нее и так ветер в голове, сумасбродка, может опоздать на операцию или, наоборот, вцепится в очередного «крестника» так, что того сутками от нее не оторвешь.

Два месяца назад Майкл Ленхарт, президент крупнейшей строительной фирмы из Торонто, трижды откладывал свой отлет из Москвы и каждый раз платил валютой за новый билет, он бы и в четвертый раз заплатил, если бы у этой Оли не начались месячные. Но билеты – пустяк, этот Ленхарт уже платит КГБ куда больше – и не деньгами – за свои московские удовольствия и не жалеет, а мечтает прилететь в Союз снова. Неделю назад пришла его анкета для получения новой визы. Но теперь пусть подождет, пока Махова обслужит Роберта Вильямса. «Где же она, ети ее в душу в мать?! Вышвырну к черту из института!» – матерился про себя Незначный, нервно поднимаясь на второй этаж к аудитории второго актерского курса, чтобы проверить, не проскочила ли каким-нибудь чудом эта Махова мимо него.