поворачивается, чтобы уйти прочь, плащ его наброшен на одно плечо – так, замечает Телемах, ему будет удобно выхватить меч, если понадобится, – это надо запомнить, это по-мужски, – и Телемах кричит ему вслед:

– Послушай, ты не мешаешь мне. Пожалуйста. – Он опускает меч, хотя сам не понимает, зачем это надо было, и делает шаг в сторону от запаха свиней. – Я должен… поблагодарить тебя… за вчерашнее.

Мальчику стыдно, так стыдно, что от этого воспоминания он хочет свернуться в клубок и заплакать, но Телемах будет мужчиной, а мужчины честны, и встречают лицом к лицу свои страхи, и признают заслуги других мужчин, когда они достойны признания.

– Я здесь новичок, – улыбается Кенамон, – и подумал, что неправильно понял обычаи пира.

Поравнявшись с египтянином, Телемах рассматривает, как тот стоит. Колени расслаблены, готовые к бегу; ступни крепко стоят на земле, одновременно устойчиво и легко – как он это делает?

– Позорно, когда чужестранец оказывается более любезен, чем некоторые греки. Но, вероятно, нам всем бывает нужно, чтобы чужестранец напомнил нам, сколь ценно то, к чему мы привыкли и что принимаем как данность.

– По-моему, человек никогда не ценит того, что есть у него дома, пока не окажется от него далеко.

Телемах кусает губу, но тут же заставляет себя прекратить это и улыбается.

– Если ты исследуешь тропинки Итаки, может быть, я могу показать тебе самые живописные места? Лишь немногие из женихов выходят за пределы города, а между тем у нас есть водопады, ручьи и высокие холмы с отличными видами, которые, может быть, смягчат твою боль от разлуки с родиной.

– Я бы очень хотел этого, но не хочу навязываться.

– Ты не навязываешься. Ты – мой гость, я – хозяин дома. Пожалуйста, давай пройдемся.

Некоторое время они молча идут в горку на звук текущей воды, по каменной округлой низине, под сенью деревьев, которые не пропускают сюда жара начинающегося дня. Иногда Кенамон спрашивает, что это за растение либо какая птица поет в серебристых ветвях. Телемах отвечает, как может, и предупреждает его, что тут водятся дикие звери, и Кенамон спрашивает:

– А кто же на них охотится теперь, когда мужчин нет?

И Телемаху приходит в голову, что на этот вопрос есть, вообще-то, только один ответ и что его самого этот вопрос никогда не посещал.

И Телемах подумывает о том, что Кенамон, наверное, примерно ровесник его отца или на несколько лет моложе. Он, конечно, видел мужчин такого возраста и раньше, но никогда не бродил с одним из них по утреннему лесу.

Они пробираются через рощицу хвойных деревьев к вершине водопада, который обрушивается вниз с таким шумом, что не слышно слов, и Кенамон смеется и, перекрикивая шипение воды, сообщает, что он такого никогда не видел и в Египте единственное место, где вода так грохочет, – это стремнины на самом юге, где земля разбивается на тысячи плавающих островов, покрытых непроходимыми зарослями.

Потом они забираются еще выше, оказываются над верхушками деревьев, на выбеленных солнцем камнях, которые венчают самый высокий холм, и смотрят вниз, на море, в зеркальных водах которого блестит и сверкает ослепительное солнце, и Телемах задает вопрос, который так давно вертится в его голове:

– Ты был воином?

– Да, был.

– И сражался в битвах?

– Не в таких битвах, как ваша большая битва под Троей, если ты это имеешь в виду. Но я участвовал в кровавых стычках на юге, в ночных сражениях на полях багровой глины.

– Я тоже скоро буду сражаться, – задумчиво говорит Телемах, – чтобы защитить то, что мое по праву.

– Против кого? Надеюсь, не против женихов?

Он качает головой, хотя на самом деле, конечно, да – однажды, да.

– На наши земли совершаются набеги. Я присоединился к ополчению.

– А, это хорошо. Ты умеешь сражаться? – Вопрос задан в шутку, но лицо Телемаха так стремительно съеживается, что даже дружелюбная улыбка Кенамона застывает на губах. Он сглатывает. Протягивает руку, но не разрешает себе положить ее на плечо юноши, отворачивается к небу. Потом к морю. Хочет что-то сказать, но вместо этого произносит:

– А это что?

Телемах смотрит туда, куда и Кенамон, на влажный горизонт.

Там на воде три черных паруса, они приближаются с востока. Он тут же поднимается с насиженного места на вершине – принадлежащего его отцу – принадлежащего ему – этого царства и быстро говорит:

– Мне пора, – и бежит вниз. К морю и к дворцу.

Глава 14

Когда раздается крик, Пенелопа считает овец вместе с Леанирой. Она большую часть жизни считает какой-то скот. Без постоянного подвоза рабов и награбленного в набегах добра, который обычно обеспечивают цари, ей пришлось вкладывать энергию в такие приземленные дела, как сельское хозяйство, производство и торговля. Никто не относится к такому серьезно, конечно, но ведь если никто не относится серьезно, то никто и не оценит, какие доходы может получить от этого хитроумная царица, хорошо разбирающаяся в овцах.

– Моя царица! – это Феба бежит, запыхавшись, от самой пристани. Мало кто из служанок Пенелопы обращается к ней «моя царица», если только это не какое-нибудь неуклюжее светское мероприятие, которое надо оживить, или дело слишком важное, чтобы тратить время на более длинные обращения. – Черные паруса!

– Сколько кораблей? – спрашивает Пенелопа, тут же бросив считать скот, и добавляет: – Леанира, принеси мое покрывало.

Леанира бежит в дом за символом вдовьей скромности, а Феба выговаривает, задыхаясь:

– Три, с востока. Гребут изо всех сил.

– Сбегай за Эос, потом скажи Автоное, чтобы собрала мой совет и воинов. Где мой сын?

– Я, э-э-э… – Феба не знает и слишком запыхалась, чтобы придумать отговорку. Пенелопа машет рукой, отменяя вопрос.

– Пошли к Семеле, предупреди ее; потом – к Урании, скажи, чтобы готовили мою лодку. Бегом!

Феба убегает, Леанира возвращается с покрывалом в руках.

– Черные паруса? – спрашивает она, помогая госпоже поудобнее приладить ниспадающие складки.

– Значит, дурные вести, – отвечает Пенелопа. – А три корабля – это больше, чем нужно, чтобы просто привезти плохие новости.

– Может, это твой муж?

Ответ на миг застревает у Пенелопы в горле. Как странно, думает она, ей даже не пришло в голову, что это именно он. Но нет – она качает головой.

– Он не вернулся бы домой, на Итаку, под черным парусом. Новости о нем… может быть. Сейчас пойдут пересуды. Но если это так, мы должны встретить корабли раньше всех и как можем уменьшить ущерб. Пойдем. Нельзя дать возможность Полибию и Эвпейту получить новости первыми.

Полибий и Эвпейт уже в гавани, когда Пенелопа добирается туда. Их сыновья, Эвримах и Антиной, были выдернуты из постелей с приказом привести себя в порядок. Рядом стоит Андремон со своим слугой, темноглазым Минтой, завернувшись от соленого морского ветра в тусклый плащ; потом – Амфином и еще около дюжины женихов. Рысцой прибегает Телемах; понимает: все видят, что он бежит рысцой; снижает скорость, пытаясь превратить бег в нечто более похожее на величавую поступь, и присоединяется к растущей толпе.

Пенелопу сопровождают шесть служанок и шесть верных стражников, следом за ней поспешает