С утра разошлись по объектам. Ермаков и Быков шли вдоль железнодорожной насыпи. Зная, что здесь прячутся наши артиллерийские наблюдатели и находятся пулеметные гнезда, немцы регулярно обстреливали из орудий и бомбили этот участок.

Насыпь была изрыта воронками, многие рельсы перебиты и скручены. Людей не хватало, и даже на этом обширном участке находилось не более десятка бойцов. Непрерывные обстрелы заставляли их глубже вкапываться в землю, искать убежище среди развалин железнодорожных построек и сваленных взрывами тополей.

Ручной пулемет Дегтярева был установлен возле сваленного тополя. Хрупкая древесина во многих местах лопнула, земля была покрыта слоем веток и сухой листвой. Знакомый пулеметчик помахал им рукой:

— Привет, ребята. На «охоту»?

— Нет. Пока присматриваемся. А где твой помощник?

— Убили из самолета вчера вечером. Табачком не поделитесь?

В голосе пулеметчика, крепкого мужика лет двадцати семи, не слышалось особой печали. «Отупели мы все или уже привыкли к смертям дальше некуда», — думал Андрей. Товарища убили, лежит где-то поблизости — «дайте табачку».

— Вас ротный махоркой снабжает, а о нас тут заботиться некому, — пожаловался пулеметчик. — Впереди целый день, а махорки на три закрутки.

— Ты дружка-то похоронил? — спросил Ермаков.

— Начал яму долбить, а кругом камень. Забросал ветками, может, кто поможет. Да он мне и не дружок. Утром вместо выбывшего второго номера дали, а к вечеру уже готов. Пошел к Волге, увидел рыбину глушеную, ну и поперся. «Мессер» как из-под земли вынырнул. Снаряд половину головы снес, и пули в спину попали. Вот так-то за рыбкой шляться. Ты, табачком-то делись, зубы не заговаривай.

Андрей в упор рассматривал пулеметчика. Тот смутился.

— Прикопаю парня. Покурю вот и пойду.

Ермаков молча отсыпал махорки и зашагал дальше. Максим, забегая вперед, возмущался:

— Нет, это ж надо! Товарища лень похоронить. Ну и тип.

— Брось, Макея. Ты видел, сколько воронок от мин? Здесь ни один расчет больше недели не держится, да и то, если молча сидит. А они стреляют. Видел, сколько гильз набросано?

Устроились в развалинах небольшого дома, от которого осталась только часть первого этажа. Рядом были вырыты несколько стрелковых ячеек и щель для укрытия от бомб. Все вокруг было перемолото взрывами, а в одной из воронок они закопали вчера двух бойцов, пролежавших здесь, видимо, долгое время.

Полоса впереди считалась вроде ничейной. Волга обмелела, песчаная отмель тянулась метров на пятьсот. Вода в лужах уже замерзла и отсвечивала на солнце стеклянным блеском. Позиция для снайперской «охоты» так себе, неважная.

Но с вечера немцы копошились на берегу. То ли рыли окопы, то ли устанавливали мины. Фрицы держали здесь отделение со станковым пулеметом. Основные укрепления находились дальше.

— Все равно берег придется отбивать, — сказал Андрей. — Дожились — фрицы Волгу оседлали.

Немцы вырыли в песке небольшую траншею, неплохо укрепили ее, а в нескольких местах перекрыли бревнами. Делали с умом. Бревна не торчали над траншеей, а были врыты метра на полтора, сверху присыпаны толстым слоем песка и даже замаскированы сухими ивовыми прутьями.

— Эта штука называется боевое охранение, — сказал Андрей. — Для обороны мало пригодно, зато видимость хорошая. Так просто десант не высадишь, заметят сразу.

— Какой уж там десант! — безнадежно отмахнулся Макея. — Нам бы на месте усидеть.

— Зиму никто высиживать не собирается. Либо нас под лед спустят, либо мы фрицев погоним.

Часа два лежали неподвижно. В северной части города и на Мамаевом кургане продолжалась стрельба. Поблизости было пока тихо. Вскоре появилась тройка «юнкерсов» и сбросила бомбы. Как всегда, выходя из пикирования, прострочила берег из кормовых пулеметов.

— По нашему батальону бьют, — сказал Андрей.

Максим не мог усидеть на месте. Пыхтя, ковырялся в своей норе, углубляя ее, иногда высовывался. Со стороны немецкого боевого охранения простучала очередь. Выбитый из кладки кирпич упал Максиму на ногу. Он долго матерился, ощупывая ушибленную ногу, затем предложил пальнуть по фрицам:

— Обнаглели сволочи.

— Пока наблюдаем, — коротко отозвался Ермаков. — А ты меньше ковыряйся. Если минометы на нас наведут, долго не усидим.

Немцы действительно открыли минометный огонь и били довольно настойчиво.

— Меняем позицию, — скомандовал Андрей. — Здесь нам уже делать нечего.

Пригибаясь, прошли вдоль железной дороги, устроились в старых окопах.

— Если шевельнешься, — предупредил Ермаков, — завтра уйдешь в пехоту, а я другого напарника найду. В атаку бежать страшно, в засаде лежать скучно. На хрен мне такой помощник нужен.

— Холодно, — пожаловался Максим. — От земли так сквозит, что ноги закоченели. Вот и разминался немного.

— Ну и словил бы мину. Знаешь, что от человека после прямого попадания остается?

— Видел. Одни ошметки…

День был беспокойный. Над Волгой проносились немецкие самолеты, бомбили берег. Но и безнаказанными не остались. «Мессершмитт» нарвался на очередь крупнокалиберного пулемета. Легкий самолет встряхнуло, он вильнул, едва не врезавшись в обрыв, и стал медленно набирать высоту.

По «мессеру» азартно стреляли из всех стволов. Ермаков тоже прицелился — подбитый самолет шел на него. Но цель перехватил пулеметчик с «Дегтяревым», которому он выговаривал за непохороненного товарища.

«Мессершмитт» клевал носом, все больше снижаясь. Пулеметчик, судя по всему, был опытный. Бил ровными очередями, целясь в кожух водяного охлаждения — слабое место этих истребителей.

Гул мотора внезапно стих. «Мессер» шел, как планер, бесшумно, но заметно теряя управление. Ермаков выстрелил тоже. Шустрый Максим успел торопливо выпустить две пули, но «Мессершмитт» уже коснулся песка, подпрыгнул и, снова опустившись, рывками вспахивал песок. Отвалилось одно крыло, ударившись о песчаный холм, самолет развернуло.

От удара вылетел фонарь кабины, мотор дымил, потом вспыхнул. Ветер раздувал пламя, охватывая корпус. Пилот, видимо, потерявший сознание, зашевелился и, прикрываясь ладонями от бьющего в лицо огня, кое-как выбрался из кабины. Поднялся и, шатаясь, побрел в сторону немецкой траншеи, откуда ему махали руками, а кто-то уже полз навстречу, чтобы помочь.

Андрей нагляделся в Сталинграде достаточно и жалости к раненому летчику не испытывал. Он видел, как каждый день тонули большие и мелкие суда, а пулеметы «юнкерсов» и «мессершмиттов» добивали пытавшихся спастись людей.

Он видел, как фосфорный снаряд угодил в землянку и оттуда с криком, катаясь по земле, пытаясь сорвать горящую одежду, выскакивали заживо сгорающие люди. Они кувыркались, словно отплясывали жуткий танец.