Пока Фишер работал веслами, я всматривалась в морскую гладь и считала морских черепах. Мои любимые животные! Весной самки выбирались на берег и откладывали яйца. Мне нравилось смотреть, как вылупляются черепашата. Малыши с мощными грудными плавниками и огромными умными глазами были миниатюрными копиями своих родителей. Оказавшись на свободе, они сразу же ползли по берегу поближе к воде: море с рождения манило их так же, как и Людей Соли.

– Смотри! – указала я на кожистый горб, показавшийся над водой в нескольких ярдах от нас. – Это двенадцатая!

Воспользовавшись моментом, Фишер решил передохнуть от гребли.

– Самая большая за сегодня. Погляди, какой огромный панцирь!

Черепаха сделала вдох и снова нырнула в волны. Ветер растрепал волосы Фишера с выгоревшими на солнце прядями, и я снова поймала себя на мысли, что он очень сильно изменился с тех пор, как покинул Хаймур. Наши взгляды встретились, и он улыбнулся уголком губ.

– Он прекрасен, не правда ли? – Фишер поднял голову, указывая на остров за моей спиной.

Я оглянулась на Хаймур. Четырехэтажный особняк возвышался над скалистым утесом. Фасад из светло-серого камня порос плющом. Треугольную крышу украшал красивый узор из голубой и зеленой черепицы, сиявшей, словно драгоценные самоцветы в короне морской царицы. Мой взгляд переместился на узкую тропинку в скалах.

– Кажется, что здесь никогда не может произойти ничего плохого, да?

Фишер мрачно кивнул:

– У меня странное ощущение… будто я на пороге открытия какой-то тайны.

– И у меня.

Фишер выжидающе посмотрел на меня.

– Я хотела кое-что обсудить с папой, но они сцепились с Камиллой из-за этой ерунды про проклятие, и мы так и не смогли поговорить. А теперь он уехал в столицу и неизвестно, когда вернется.

– Это очень срочно?

– Сегодня утром я так думала.

– А теперь?

Я пожала плечами:

– Теперь придется ждать – без разницы, срочный вопрос или нет.

Фишер провел руками по веслам, но не сдвинулся с места.

– Ты можешь поговорить об этом со мной – что бы то ни было. Вдруг я смогу помочь?

Я дотронулась до кармана с часами, но не стала их доставать.

– Я… Я думаю, что Эулалию убили.

Фишер прищурился, и взгляд его янтарных глаз помрачнел.

– Мама сказала, она упала с обрыва.

Я кивнула, убрав за ухо непослушные пряди, разлетающиеся по ветру.

– Так и есть.

– Но ты считаешь, что это не несчастный случай, – предположил Фишер.

– Да. – Я подняла глаза, встретившись с ним взглядом.

Тяжелая волна ударилась о борт лодки, и мы оба вздрогнули.

– Почему ты ничего не сказала Ортану? Ты всегда бежала к нему с любой проблемой.

– Я хотела, но… сейчас все изменилось. Он изменился. Он разрывается между всеми нами, – пробормотала я, скорее разговаривая сама с собой, чем с Фишером. – Теперь он больше не вдовец, живущий в особняке с кучей дочерей. Он снова стал мужем. Я бы очень хотела…

– Продолжай, – сказал Фишер, когда молчание затянулось.

Я улыбнулась, хотя на душе было по-прежнему неспокойно.

– Я бы, конечно, очень хотела, чтобы он занялся этим вопросом. Мне кажется, я не справлюсь одна.

– Знаешь, жаль, что мы не можем спросить у Эулалии, что с ней произошло. Она всегда была любительницей долгих историй, да?

– Это точно, – согласилась я.

Наши взгляды встретились, и я ощутила особую согревающую близость. Так приятно снова поговорить об Эулалии с кем-то, кто хорошо ее знал! Увлекшись подготовкой к балу, мы почти не вспоминали о ней в последнее время.

– А помнишь, когда она… – Я осеклась: неожиданно к горлу подступил ком.

– Эх, Аннали, – вздохнул Фишер и без тени смущения обнял меня.

Я прижалась к его груди, позволив разделить мою боль. Он начал ласково гладить мою шею, и я ощутила что-то, совсем не похожее на печаль. Его сердце забилось сильнее, в такт моему. Я слушала его, считая удары, и представляла, что может произойти, если я позволю ему сделать следующий шаг. Но тут в моей памяти всплыло неодобрительное «ц-цк» Ханны, и я отстранилась.

Фишер долго молча смотрел на меня, а потом снова взялся за весла. Он греб против волн, пытаясь снова повернуть к островку. Я закусила губу, лихорадочно соображая, как разрядить обстановку. В воздухе повисла гнетущая недосказанность.

– Фишер? Ты веришь в призраков?

Вопрос сорвался с моих губ прежде, чем я успела об этом подумать. Фишер мог бы решить, что я сошла с ума, но вместо этого он лукаво улыбнулся.

– Таких, что ли? – Он замахал руками, изображая страшное привидение.

– Нет, настоящих призраков. Духов.

– А, ты об этих.

Мы проплыли над впадиной, и волны под нами потемнели. В расщелинах и укромных уголках острова ютились чайки. Завидев нас, они поспешили подобраться поближе в поисках еды для своих птенцов.

– В детстве верил. Мне очень нравилось выдумывать истории и пугать маленьких детей на кухне. Я думал, это весело. Однажды я рассказал дочери поварихи такую страшную историю, что ей еще неделю снились кошмары, и в итоге она пожаловалась на меня. Мама была, мягко говоря, не в восторге.

– А сейчас?

– Не знаю. Мне кажется, в жизни каждого наступает такой период, когда призраки перестают казаться чем-то смешным. Когда люди, которых ты любишь, умирают… как мой папа или твоя мама и сестры… мысль о том, что они могут быть заперты здесь… Это невыносимо, разве нет? Я не могу представить более ужасной участи. Невидимые, неслышимые. В окружении людей, которые с каждым днем вспоминают о тебе все реже. Я бы, наверное, сошел с ума. А ты? – Он перестал грести. – Мы долго не виделись, но я по-прежнему помню это твое выражение. Что-то тебя тревожит. Не Эулалия. Что-то еще. – Фишер потянулся и сжал мое колено. – Ты можешь поделиться со мной чем угодно, ты же знаешь.

– Верити видит призраков, – выпалила я. – Аву и Элизабет, Октавию и теперь даже Эулалию.

Фишер судорожно вдохнул:

– Правда?

Я небрежно махнула рукой и попыталась сменить тему:

– Знаю, звучит бредово.

– Нет-нет, это вовсе не так. Просто… А как они выглядят?

Я рассказала ему об альбоме, о чумных пустулах и свернутых шеях, о вывихнутых конечностях и кровавых запястьях.

– Ох, Верити, – вздохнул Фишер. – Ну и ужас!

Я нахмурилась:

– Проблема в том, что… после того, как она рассказала мне о них, я постоянно боюсь войти в ванную и обнаружить там окровавленную Элизабет, всплывшую лицом вниз, или увидеть переломанное тело Октавии в кабинете. Я не могу избавиться от этих видений. Я всюду вижу своих сестер.