– Мне доставили письмо из Мемфиса. Кажется, царевич преподнес немалые дары храму солнца. Но он также послал зерно и мед в Карнак.

Тейе почувствовала себя спокойнее.

– Тогда он просто испытывает свои крылья. Бедный Гор-птенец! Завтра я поговорю с Нефертити, но сейчас, дорогой Эйе, я хочу сидеть на помосте среди цветов, вкушать трапезу и наслаждаться представлением.

– А как фараон? – Вопрос прозвучал осторожно, даже робко.

– Его состояние явно не ухудшилось. Не хочу встречаться с ним сегодня. Распоряжусь, чтобы Херуф послал к нему Тиа-ха.

– Хоремхеб говорит, что фараон удвоил свою стражу.

– Вот как? Даже сейчас сын Хапу не дает ему покоя!

– Он не глупец. Он понимает, что глаза придворных обращены к Аменхотепу, понимает, что не знает своего сына. Кроме того, и прежде случалось, чтобы фараон или его отпрыск умер не своей смертью. Аменхотеп сам распустил стражу, назначенную охранять его, и теперь пользуется услугами только солдат из Она.

– Искал ли подходы Аменхотеп к другим военачальникам, кроме Хоремхеба?

– Нет. Это было бы неумно и преждевременно. Армия подчиняется тому, кто царствует ныне, а не тому, кто будет. А он будет командовать ею довольно скоро.

– Хорошо. – Она поднялась, потянувшись к его руке. – Поужинай со мной сегодня в покоях фараона. Маленького Сменхару надежно охраняют?

– Конечно, хотя не думаю, что Аменхотеп знает достаточно, чтобы почуять в нем конкурента. Все под контролем, Тейе.

У Тейе не было такой уверенности, но сегодня ей было все равно. Она чувствовала себя такой же опустошенной, как мертвец перед бальзамированием.

Время шло, придворные постепенно привыкали к присутствию жрецов Ра, тихо слонявшихся по дворцу. Мода на религию при дворе менялась быстро, и, тогда как всемогущество Амона, его супруги Мут и их сына Хонсу было неоспоримо, младшие боги Египта и даже некоторые из иноземных наслаждались кратким моментом фавора, перед тем как кануть в забвение, уступив место новым богам.

Тейе успокоилась, видя, что Аменхотеп, вначале проявивший отроческое неповиновение, стал вести себя, как подобает царевичу. Теперь он бывал в гареме редко, только когда навещал старших женщин отца, которые были прежде добры к нему. Если его взгляд останавливался на Тадухеппе или на других молодых женах фараона, он быстро переводил глаза на более безопасные объекты. С Тейе он держался вежливо-учтиво, и она часто задумывалась, не стал ли их странный разговор причиной тому, что они отдалились друг от друга, не пытался ли он тогда сказать ей что-то важное, чего она не смогла понять и что заставило его быть осторожнее. Часто в предрассветной тишине, когда она внезапно просыпалась и подолгу лежала без сна, она вспоминала его мягкие губы, прижавшиеся к ее рукам в странном порыве, который она, как ни пыталась, не могла объяснить.

Миновали беспокойные месяцы сбора урожая, потом знойные, безжизненные дни сезона шему, и Тейе начала замечать, что способ ведения государственных дел стал несколько отличаться от того, который существовал в дни ее юности. Фараон погрузился в сумеречный мир своих хронических недугов, он больше не выходил во время праздников и не гулял в саду, безучастно заверял некоторые документы, которые недостаточно было скрепить печатью супруги, и устало возвращался к мальчишке, чародеям и нагим танцовщицам. Он постоянно пил, со страстью фаталиста пытаясь забыться, и в свои все более и более редкие визиты Тейе почти всегда видела его опухшим, беспокойным, язык плохо слушался его, речь была бессвязна.

Она проводила большую часть времени в палате внешних сношений, решая дипломатические вопросы, потому что Эриба-Адад умер и хетты с митаннийцами алчно и свирепо засматривались на Ассирию, с опаской оглядываясь на Египет. Они с Эйе подолгу обсуждали письма, которые она адресовала Суппилулиумасу и Тушратте, сочетая завуалированные угрозы со сладкими обещаниями и намеками на военное превосходство Египта. Дипломатия всегда привлекала Тейе. Еще она совершила ежегодное паломничество вверх по реке, до второго порога, за Солеб, и выстояла службу в храме, который построил для нее супруг,[29]увенчанная рогатой короной богини с диском и двойным пером[30]и уреем на лбу. Ее собственное гигантское скульптурное изображение холодно взирало на нее сквозь тонкую голубую завесу фимиама, а жрецы лежали вокруг нее на спинах, похожие на стаю бескрылых белых птиц.

Путешествие на юг, этот ежегодный торжественный ритуал, обычно всегда радовало Тейе, ей доставляло удовольствие засвидетельствовать свое превосходство. Но в этом году изнурительный летний зной, обжигающий каждый нерв, бесконечно утомлял ее, и она вернулась в Малкатту вконец обессиленная.

Уныние жаркого сезона немного развеял один приятный момент: вестник Нефертити объявил о беременности царевны. Аменхотеп учтиво принимал официальные поздравления двора и восхищенные поклоны членов семьи, а Нефертити, очень гордая собой, подолгу сидела, перебирая маленькие подарки, которыми засыпали ее восторженные обитательницы гарема. Фараон предоставил ей своего личного мага, чтобы тот приготовил для нее надлежащие обереги и заклинания, а Тейе дала амулет, приносящий удачу, который носила сама, когда была беременна Аменхотепом.

Но Тейе недолго пребывала в состоянии восторга. В такую жару сильные эмоции быстро утомляли ее. Иногда она посылала за Сменхарой, которого приносили ей воркующие няньки, улыбалась ему, а он тихонько колотил ручонками по ее ожерельям. Но для Тейе материнство не было предметом гордости, она думала, прежде всего, о том времени, когда сын станет взрослым мужчиной, царевичем Египта. Окажется ли он угрозой для своего брата, Аменхотепа? Возможно, у Нефертити родится девочка, тогда, если не появится больше царственных сыновей, она будет подходящей женой для Сменхары. Но если у Нефертити родится мальчик, Сменхара навсегда останется царевичем.

Ходила ли Тейе по залам Малкатты, или сидела на троне, слушая официальные письма и доклады, или возглавляла бесконечные празднества, во время которых пиршественная зала полнилась разноязыкой иноземной речью, перед ее внутренним взором все чаще вставала страна, империя и даже она сама, Тейе, застывшая в ожидании ответа Анубиса. Будто он уже опустил все сердца на чашу священных весов в темной зале, где души умерших предстают перед судом.[31]Пока она не находила никакой видимой причины для своего повторяющегося видения, но, привыкнув за двадцать лет правления всему придавать значение, не гнала его от себя.