Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снег, валивший хлопьями, облеплял холодные стекла. «Как он с ней разговаривал, этот его друг, Павел Александрович… Насмехался, все время насмехался… А эта дура так и не заметила…»
В гостиной поднялись голоса. Инна подкралась и заглянула: родители усаживались перед телевизором — к ней спиной.
«Чибис сказал: жена умерла. Эта — вообще никто…»
Отец дотянулся и нажал на кнопку. Спутник облетел Землю с победным писком и исчез. Вместо него выплыл грузный силуэт страны, похожий на животное, поджавшее лапы под брюхо. Затаив дыхание, Инна дожидалась появления башни.
Башня, статная красавица, явилась в рогатом кокошнике. От четырех рубиновых граней, подобно пунктирному сиянию, спускались нанизанные на нити жемчуга. Торопясь, пока заставка не исчезнет, Инна оторвала второй лепесток. Он забился в руке, как живой. «Получилось, в тот раз получилось… Значит, и теперь получится…»
Разжав пальцы, она швырнула в эфир свое второе желание:
ВЕЛИ, ЧТОБЫ ОН СТАЛ МОИМ…
* * *На следующий день уроки шли особенно медленно. Выйдя из школы, Инна двинулась по Среднему проспекту — мимо высокой безымянной церкви, гастронома и булочной, переходящей в угловую кондитерскую. За стеклом маячила маленькая старушка — стояла у высокого столика, едва дотягиваясь до столешницы. Птичья лапка, унизанная серебряными кольцами, цепко держала кусочек бисквита, украшенный пластинкой желе. Обрывок вуальки ежился складками на вытертой шапочке. Сглотнув голодную слюну, Инна вошла.
Мелочи едва хватило на чай. Аккуратно, боясь расплескать, она донесла чашку и поставила на столик. Напротив, за другим столиком, стоял старик. Бородавка, похожая на картофелину, шевелилась, тыкаясь в коржик.
Если бы не бородавка, она ни за что бы его не узнала: мало ли нищих… Но теперь, мгновенно вспомнив, замерла.
Проглотив последний кусочек, он запил остатками кофе.
— Скажите, — Инна решилась, еще не зная, как начать. — Вы ведь… ученый?.. Я… я очень интересуюсь Египтом. Особенно фараонами…
Она ждала, что он откликнется, но старик смотрел безучастно, будто не слышал.
— Конечно, мы проходили по истории. Но мне хочется узнать больше… Например, про Эхнатона. В учебнике про него нету…
Не дослушав, он нагнулся, поднял портфель и направился к выходу.
«Подумаешь!.. — Инна фыркнула презрительно. — Тоже мне… ученый!..» — и оглянулась на старушку, допивавшую кофе за соседним столиком.
Старушка отставила чашку и подняла на Инну голубые глаза.
— Очень, очень красивая девочка. Смотрю и любуюсь, — сморщенные губы сложились в улыбку. — Я тоже была красивой. Мы обе: я и сестра… Хочешь, покажу?
Инна кивнула машинально.
Вытерев пальцы аккуратным платочком, старушка открыла сумочку:
— Вот…
Фотография, выцветшая и потертая, ничего особенного: какие-то девочки, стоящие в два ряда. Четыре пониже, три повыше, за спинами, словно им под ноги подставили скамейку.
— А вы где? — просто так, из вежливости.
— Ну как же! — старушка всплеснула птичьими лапками. — Вот же — вторая с краю. А это, — коготок скользнул в сторону, — моя сестра. Здесь нам обеим по шестнадцать.
— Очень красивые, — на самом деле не очень. Просто молодые. — Это что, после войны?
— Ну что ты! — старушка засмеялась беззвучно. — До, конечно, до. Они же погибли, умерли от голода, — она улыбалась, будто говорила о чем-то приятном.
— Все?.. И… ваша сестра?
— Да-да, все, — старушка кивала с радостной готовностью. — А твои родные? — старушка убрала фотографию и закрыла сумочку. — Они были в блокаде?
Если бы не девочки, которые погибли, конечно, она ответила бы правду, но теперь кивнула:
— Да. И мама, и бабушка. Они эвакуировались в сорок четвертом. А мамин отец погиб под Ленинградом, в день снятия блокады, — и улыбнулась, уверенная, что ее ответ понравится.
Старушка подняла руку и сложила пальцы сухой щепоткой:
— Храни тебя Бог, деточка! Храни тебя Господь!
Этого Инна никак не ожидала. Чувствуя ужасную неловкость, она опустила глаза, а когда подняла, не было ни старушки, ни ее кофейной чашки с отбитым краем. На том месте, где аккуратная старушка лакомилась желейным ломтиком, стояла краснорожая баба, таскающая тележку с грязной посудой — елозила тряпкой по пустому столу.
Старушечье благословение таяло в воздухе. Чай стал горьким и вязким. Старуха не могла уйти далеко.
Она выбежала из кондитерской и, свернув за угол, поймала глазами шапочку, украшенную искусственным венчиком. Обежала и перерезала путь. Старушечьи глаза глядели, не узнавая. Инна хотела извиниться и объяснить, что раньше их семья жила в Азербайджане, в Ленинград они приехали после войны — и отец, и мама, а дед был врачом и погиб под Москвой, но нелепая старуха, беспомощно стоявшая посреди тротуара, вдруг вздернула острый подбородок и, защищаясь от бесцеремонности чужой девочки, застучала палкой о землю.
Инна отшатнулась и замерла: ей казалось, все прохожие остановились и смотрят на нее злыми глазами. Сорвавшись с места, она кинулась прочь. Добежав до знакомой парадной, оглянулась, обводя глазами пустой переулок, и захлопнула за собой дверь.
Немного кружилась голова. «Подумаешь, — утешала себя, — ну старуха… Мало ли чокнутых старух…»
Сердце успокаивалось. В тот раз он вернулся домой в половине восьмого. Это она запомнила точно. Инна взглянула на запястье: стрелка часов подходила к пяти. Вниз, в подвал, вели скругленные ступени. «Два с половиной часа… Долго. Ничего, дождусь…»
