– Неужели бы ты в того маршевика выстрелил? – спросил Костя.

– А ты как думал? Мы харчи ребятам несем, а в ночь переправа под огнем. Мишку Лысенко снарядом разорвало, уже целое кладбище на берегу, а я всякую сволочь щадить буду?

Дергач нервно закурил и после короткого молчания сказал:

– В сгоревших танках от ребят одни головешки оставались. Ведрами собирали и в одну яму сыпали. Такая братская могила. Когда из окружения выходили, я лицом к лицу с немецким патрулем столкнулся. У меня пулемет в руках был. Так я в них весь диск, шестьдесят пуль, выпустил. Двоих сразу наповал, а третьего еще прикладом добивал. У меня злости хватает после того, что в сорок первом насмотрелся.

– Семья у тебя где? – спрашивал Костя, переводя разговор на другую тему.

– Семья-то?.. – задумчиво переспрашивал Дергач. – Живы – нет, не знаю. Отца на фронт призвали, мать с младшими сестрами-братьями в Воронеже осталась. А там война – писем с зимы не получал. В Астрахани с женщиной сошелся, немного меня постарше. Сын у нее три года, и от меня ребенка ждет. В феврале рожать будет.

– Ну вот, не так все плохо.

– Эх, Костя, – грустно отмахнулся обычно веселый танкист.

Хотел что-то сказать, но промолчал. Ступников его понял. Не слишком надеялся Дергач дожить до февраля.

Выше по течению, в затоне, окруженном деревьями, располагалась ремонтная база. Неподалеку жили рабочие вместе с семьями и кое-какой живностью, которую удалось вывезти с собой.

Командир дивизиона Кращенко, хоть и тяжелый по характеру, выпячивающий свое исключительное положение и власть, все же заботился о быте и питании экипажей. Вырыли несколько землянок, построили летнюю кухню с навесом, баньку. Откуда-то притащили огромный котел и вмуровали его в самодельную печь.

Команда дивизиона вместе с береговой службой составляла больше ста человек, всех надо было кормить, чинить одежду, обувь. Экипажи катеров были, как правило, неполные, сказывались потери, а пополнение почти не поступало.

На кухню приняли несколько женщин. Судовыми камбузами старались не пользоваться, чтобы не выдавать дымом место стоянки. С приходом женщин еда стала заметно лучше. Кроме того, они подшивали и чинили порванную, прожженную одежду. Сами моряки это делать просто не успевали. Кроме небольшой платы, женщинам выделяли часть флотского пайка.

По вечерам, несмотря на всю тяжесть обстановки, часто устраивали танцы. Свет или костер Кращенко зажигать запрещал, танцевали, что называется, на ощупь. Впрочем, большинству это нравилось. Под звуки баяна на травянистой площадке топтались пары, шушукались, прижимаясь друг к другу. Иногда приходил Кращенко и командовал:

– Давай что-нибудь повеселее. Обжимаетесь в темноте, как мыши.

Давали веселее. По традиции в каждом экипаже имелся свой музыкальный талант – обычно баянист, но были и гитаристы, а на «Каспийце» выделывал чудеса на балалайке мелкий невзрачный парнишка Толя Кочетов. Казалось, не существовало песни или романса, который бы он не знал. И не было в его легкомысленном, как казалось многим, инструменте того шутовского, балаганного, чего зачастую от него ждали.

– Частушки про девок давай, Толян…

Давал иногда и частушки. Такие, что девчата прикрывали лица платками, изображая смущение, хотя слушать любили, и пересмеивались друг с другом. Но чаще с удивительной тонкостью выводила его обычная балалайка «Тройку», «Вечерний звон» и прочие хорошие вещи. Выжимал у женщин и девушек слезы полный тоски старинный романс «По Муромской дорожке». Тенором, под стать своему худощавому выразительному лицу, выводил Толя знакомые всем слова о неразделенной любви:

По Муромской дорожке

Стояли три сосны,

Прощался со мной милый

До будущей весны.

А когда угасающим голосом тихо пел последние строки, всхлипывала вся женская половина, и даже пускала слезу грубоватая, много чего повидавшая красивая стряпуха Настя.

Пойду я в лес зеленый,

Где реченька течет,

В холодные объятья

Она меня влечет.

Дослушав, Настя сворачивала цигарку и объявляла:

– Не стоят они наших слез, мужики-то… Я их достаточно повидала.

– Это уж точно, – ржал и хлопал себя по колену танкистским шлемом Вася Дергач. – Надоел один, меняй на другого.

– Ну, уж только не на тебя, – пренебрежительно заявляла Настя.

– Это почему ж?

– Мелкий ты и закопченный в своей железной коробке. Солидолом пахнешь, как сапог.

Теперь все дружно ржали над Дергачом. Настя молодец, за словом в карман не полезет. Хоть и смурная на вид, но подход к ней всегда найти можно. Тает быстро, откликается легко на ласковые слова. Если нравится ей кавалер, то в первый же вечер, бывает, начинается у них любовь. Кто ее осудит? Молодая привлекательная женщина – сама себе хозяйка. С кем хочет, с тем и пойдет.

На каждом бронекатере свой талант. На «Верном» – баянист Нетреба. Плечистый, атлетически сложенный, с коротко стриженными светло-русыми волосами. А лет ему двадцать шесть, повоевал, послужил, много чего видел.

На бронекатере старшина первой статьи Нетреба занимает важную должность сигнальщика. Всегда рядом с капитаном, готовый передать или принять в походе любое сообщение, встать за штурвал или заменить пулеметчика в башне, расположенной здесь же, на рубке. Видный красивый мужик. Широкую грудь обтягивает всегда постиранная отглаженная тельняшка и такая же аккуратная форменка. Положенную в походе каску надевает редко. Чаще всего стоит на своем посту в бескозырке с золотыми якорями на лентах.

Женщинам Валентин нравится, но бабником его не назовешь. Случаются романы, но тихо, без лишней болтовни. Хвалиться такими вещами он не любит. В Таганроге ждут его жена и две дочки. Валентин успел отслужить один призыв, демобилизовался, не успел достроить дом, призвали на фронт.

Репертуар у Валентина больше морской, военный. Он первый исполнил новые, только что появившиеся песни: «Землянка», «Темная ночь», а когда хочет поднять дух экипажу, сильным и веселым голосом поет про «одессита-Мишку» или «Андрюшу».

Костя Ступников петь не умеет, любит слушать. Не против и потанцевать, но моряков и зенитчиков с ближайшей батареи больше, чем девушек. Поэтому девки часто капризничают, задирают носы – не к каждой подступишься. Это Валентину только рукой махнуть, любая прибежит, а Костя обычный моряк, ничем особо не выделяющийся. Хоть и семь классов кончил, читать любит, но привлечь девушку чем-то интересным не может. Нет у него в таких делах опыта.

Пригласил одну, с накрученными кудряшками, на танец, нечаянно отдавил ногу ботинком. Смутился, отступил и едва не упал вместе с барышней на истоптанную площадку. А на той голубое нарядное платье, вывозил бы в земле. Вокруг засмеялись, а барышня надула губки:

– Какой вы неуклюжий. Все танцуют, не падают, а вы чуть меня не уронили.