— Ничего. Но лет до трех, рассказывали, меня было не добудиться. А если я просыпался, то ел за пятерых. Потом все сделалось наоборот. Здорово меня это выручало…

— Почему?

— Ну как почему… Всех еще только расталкивают с руганью, а меня давно след простыл — я на речке раков ловлю или вообще на ярмарку утянулся ни свет ни заря. А оставят без обеда или ужина за баловство — с меня как с гуся вода, я не голодный вовсе. Какое же это наказание? Правда, — добавил я справедливости ради, — иногда после такой голодовки на меня нападает жор. Вот чтобы такого не случилось, когда под рукой ничего нет, приходится запихивать в себя что-то через силу.

— И спать про запас? — спросила вдруг Кьярра.

— Нет. Не выходит, — ответил я после паузы. — Не помню, когда последний раз действительно засыпал. Наверно, тогда же, в детстве. Ты и это заметила?

Она кивнула и сказала:

— Теперь моя очередь спрашивать.

— Ты уже начала, — усмехнулся я. — Продолжай.

На этот раз Кьярра долго размышляла, прежде чем задать вопрос, и наконец развела руками:

— Не знаю.

— То есть?

— Не знаю, о чем важном говорить, — пояснила она. — А о другом — глупо. Зачем зряшные слова?

— Так ты начни с простого, а там, может, доберешься и до серьезного, — предложил я. — Подумай пока, а я котелок водой залью, иначе его потом отскребать замучаешься…

Я вернулся быстро, и, стоило мне появиться на пороге, Кьярра сказала:

— Ты даже работаешь в перчатках. Всегда. И огонь разводил, и еду готовил. Почему?

— Это длинная история, — ответил я и уселся поудобнее.

— А ты куда-то торопишься?

Вообще-то, да, торопился, но час-другой погоды не делали. К тому же после того, что рассказала о себе Кьярра, отделываться от нее было как-то нехорошо.

— Когда-то давно я не носил никаких перчаток, — сказал я и принялся снимать рабочие, верхние. Под ними у меня были еще одни.

Многие поражаются, как я ухитряюсь управляться с делами в такой сбруе, да не с грубой работой. Когда я говорил, что могу подшить одежду по Кьярре, я не преувеличивал — действительно могу. Дело привычки — можно выучиться держать иголку и в перчатках, тем более, они у меня тонкой выделки, недешевые. Самая дорогая часть моей амуниции, если на то пошло: всегда нужно иметь при себе несколько пар на смену, потому что порвать перчатки или прожечь, особенно в походе, — раз плюнуть. Своему мастеру я платил щедро, и он старался на славу. Наверно, ни у одной столичной модницы не было вещей такого качества…

— Я слышала, Тродда шепталась с мужем. Гадала, что у тебя с руками. Обожжены или еще что. Но это вряд ли, — со знанием дела заметила Кьярра. — Тогда бы ты не смог так ловко все делать. Может, просто бородавок много? У старой женщины были такие. Некрасиво и неудобно. Зацепится за что-то — и сдирает. Больно и кровь идет, она жаловалась. А потом их еще больше вырастает.

Я помолчал, переваривая такое предположение. Надеюсь, больше никто из моих знакомцев не придерживается подобной версии. Я все-таки предпочитаю что-то более романтичное.

— Начну с той истории, которую рассказываю, когда хочу сделать вид, будто доверяю человеку что-то личное. Многие на это падки, в ответ тоже выдают свои секреты, — сказал я. — Не всегда, но случается.

— Ты хуже старого человека, — заявила вдруг Кьярра. — Он так же долго о чем-то говорил. Пока соберется, уже забудет, что хотел сказать.

Я только улыбнулся.

— Когда я был мальчишкой, то помогал отцу-красильщику. Знаешь, что это такое?

— По слову вроде бы понятно, — неуверенно сказала Кьярра. — Вы что-то красили? Стены? Я видела такое.

— Нет, не стены, ткани. Теперь уже придумали, как это делать… м-м-м… с помощью машин, но все равно многие работают по старинке, вручную. Кое-где такие ткани ценятся выше, чем машинной окраски… и не зря.

— А чародеи не могут это делать?

— Могут. Только денег сдерут столько, что дешевле будет платье целиком из золота отлить, — ухмыльнулся я. — Их услуги могут себе позволить только очень богатые люди.

— Короли?

— Необязательно. Просто те, у кого денег куры не клюют.

— Зачем им клевать деньги? — удивилась Кьярра. — Хотя… я видела у старых людей — куры иногда глотают камешки. Зачем?

— Я слышал — чтобы зерно перетирать.

— Прямо внутри? — не поверила она. — Ну надо же… А деньги? Тоже для этого?

— Нет. — Я в очередной раз зарекся использовать при ней какие-либо иносказания. И поговорки тоже. — Это присловье такое. Значит — человек очень богатый.

— Непонятно, — сказала Кьярра. — Почему так?

Я развел руками.

— Давным-давно кто-то так сказал, вот и прижилось. Сам не знаю, что это означало. Может, у таких богачей даже птица зажралась настолько, что от золота клюв воротит?

— Люди все же странные, — с неудовольствием произнесла она. — Столько лишних слов, а нужно всего одно. Но ты продолжай. Про красильщиков и чародеев.

— А что чародеи? Им иногда заказывают необыкновенные наряды для особенных праздников и балов. Скажем, хочется принцессе, чтобы платье у нее переливалось радугой. Или меняло цвета: сейчас голубое, через полчаса лиловое — и так до розового. И обратно.

— Красиво, наверно… — задумчиво сказала Кьярра. — Как закат над горами.

— Пожалуй… Одним словом, обычному человеку такое не сотворить. А в обычную краску, чтобы держалась как следует и не линяла, добавляют всякие едкие вещества. А то какая-нибудь красавица на балу взмокнет от танцев, и будет у нее спина в зеленую полосочку. Что смеешься? И такое случалось, — улыбнулся я. — С первыми тканями машинной окраски. Люди погнались за дешевизной, но оказалось, что эту одежду не то что стирать, даже под дождь в ней попадать нельзя — идет разводами.

— Ты о себе говори, а не о машинах.

— Я о них уже почти закончил. Хорошая краска въедается не только в материю, но и в руки. Намертво, ничем не отмоешь. Мы все больше красными тканями занимались, вот руки и были по локоть ядреного такого малинового цвета.

— Синий был бы хуже, — заметила Кьярра.

— Это уж точно. Потом, когда я бросил ремесло и занялся другим делом, краска начала понемногу облезать, но это выглядело так, будто у меня какая-то скверная болезнь. Отсюда и перчатки.

— Красные, — уточнила она.

— Поначалу, пока я зарабатывал немного, были обычные. А как разжился деньгами, начал шиковать. Опять же, по молодости почти всем хочется казаться не тем, кто ты есть на самом деле…

— Как это?

Признаюсь, необходимость объяснять очевидное меня уже порядком утомила. Но деваться некуда: приходилось терпеть, представляя, что передо мной не просто иностранка, а к тому же неразумный ребенок.