— Посиди тут, — велел я ей. — Я за водой. Поставлю вариться похлебку — поговорим. Если очень голодная — вот окорок.

Куртку и полотенце я нашел на берегу ручья, как и думал. Мыло с мочалкой пропали бесследно. Надеюсь, она их не съела…

Зачерпнув воды из бочки, я посмотрел на нее с сожалением: очень хотелось опустить голову в эту самую бочку и как следует прополоскать. Но я не рискнул — вода холодная, а голове моей и так выпало слишком много испытаний за последние пару дней. Или больше? Сколько времени я дрых под крылом дракона? Кто скажет, не она же… Хотя почему нет? Даже если она не умеет считать, то смену дня и ночи наверняка отличает, сможет показать на пальцах, сутки прошли или больше!

Когда я вернулся в хижину, девчонка догладывала окорок, устроив его у себя на коленях и придерживая запястьями, чтобы не запачкать бинты. Зубы у нее оказались что надо: на кости остались отпечатки — я рассмотрел, когда забрал у нее остатки. Ругать не стал — толку-то? Сказал только:

— Неудобно же так Я бы отрезал, сколько нужно.

— Тебе не оставила, — неожиданно сконфузившись, ответила она. — Забыла.

— У меня еще есть. Но если ты и дальше будешь так жрать, скоро все закончится.

— Охота? — спросила она, заметно оживившись.

— Из меня охотник, как из тебя певчая птичка.

— Ты ужасно поешь, — заявила вдруг она.

— Спасибо, я знаю. Я нарочно это делал.

— Я поняла. Иначе бы…

Я не стал уточнять, что именно она бы сделала, но догадывался — меня не ждало ничего хорошего. Даже надежно скованный дракон вполне может учинить пакость человеку, оказавшемуся у него под боком. Так вот повернется немного — и поминай, как звали.

Повесив котелок над огнем и засыпав в него крупу, я сел напротив девчонки и попытался придумать, с чего начать разговор. Пока он как-то не клеился.

— Как тебя зовут?

— Как хочешь, — был ответ.

— Не понял, — нахмурился я. — У тебя нет имени или ты просто не желаешь называть его невесть кому?

— Имя есть, — подумав, сказала девчонка. — Только я его не скажу. Даже если захочу. И ты не повторишь.

— А, ты имеешь в виду, что человек его просто не выговорит?

Она покивала и добавила:

— Поэтому зови, как хочешь. До этого люди звали меня Буркой. Иногда Бурушкой.

— Как?! — оторопел я. — Я понимаю, что по масти назвали, но… Это же для коровы имя… или для лошади. Для скотины, одним словом! Кто тебя так обласкал?

— Там… — она неопределенно махнула рукой. — Старые люди.

— Ладно, — сказал я. — Обо всем по порядку. Для начала… Мне нужно как-то к тебе обращаться. Ты не будешь возражать, если я стану называть тебя… скажем, Кьяррой?

— Нет, — подумав, ответила она. — А это что-то означает?

— На одном малоизвестном наречии — «огонь-девка», — усмехнулся я. — Как раз для тебя.

«Хотя бы в одном смысле слова», — добавил про себя.

— Пускай, — после паузы сказала девчонка. — Мне нравится. Звонко.

Я уже заметил: она всегда подолгу думает, прежде чем заговорить. Может быть, не очень хорошо понимает обращенную к ней речь, а может, подбирает нужные слова. Я склонялся ко второму варианту.

— А тебя называли Санди, — произнесла она. — Я слышала.

— Это сокращение. Я — Рок Сандеррин.

— Большое имя, — задумчиво сказала Кьярра.

— Ты имеешь в виду, длинное?

— Нет. Большое, — она изобразила руками в воздухе какую-то фигуру. — И громкое.

— Я бы так не сказал… Известное в определенных кругах — это да.

— Ты не понимаешь, — покачала она головой. — Большое и громкое — это не то, что ты сказал.

— Звучное? — предпринял я еще одну попытку, но Кьярра только вздохнула, и я отступился. Какая мне разница, кажется ей мое имя таким или этаким? — Не важно. Называй меня Санди.

— Мне нравится — Рок.

— Хорошо, называй меня Роком, — согласился я, хотя так ко мне не обращались со времен далекого детства. Я уже и забыл, как это звучит.

— Зачем? — спросила Кьярра, указав на котелок.

Я как раз в нем помешивал: вода закипела быстро, и я добавил к крупе приправы и ломтики вяленого мяса.

— Есть будем.

— Так вкуснее, — кивнула она на обглоданную кость, которую я пока не выбросил. Подумала и добавила: — Сырое мясо лучше. Это очень соленое.

— Сырого нет, — ответил я. — И я сказал уже, что не умею охотиться.

— Я умею.

— В лесу?

На этот раз последнее слово осталось за мной, и я добавил:

— Люди не едят мясо сырым. Ну, за редким исключением.

Как же, знал я одного любителя побаловаться рубленой говядиной с луком и перцем. Говорят, вкусно, но я воздержался от дегустации. Наверно, правильно сделал: пару лет назад тот гурман умер. Оказалось — подцепил через эту свою сырую говядину червя, который и быков-то убивает, не то что человека. Думал, просто недомогает, а потом стало поздно. Говорили, его бы и чародеи не спасли — черви ему все внутренности источили.

Конечно, такое может случиться с каждым: не всегда есть возможность приготовить что-то как следует, а оголодаешь — и вовсе тухлятине рад будешь. Но зачем нарочно-то такое употреблять? Не в древности живем, огонь давно научились разводить…

— Что ж, — сказал я. — Вот и познакомились.

Кьярра кивнула, разглядывая огонь в очаге и принюхиваясь: пахло аппетитно.

— О каких старых людях ты говорила?

— Старых людях? — удивилась она.

— Ты сказала, что какие-то старые люди называли тебя Бурушкой, — скрипнув зубами, произнес я.

Никогда не отличался терпением, но сейчас деваться было некуда: если я хочу хоть что-то разузнать, придется разговаривать с девчонкой, как с дурочкой — повторяя одно и то же по дюжине раз, пока до нее не дойдет. Хотя нет, неправильное сравнение. Не как с дурочкой — как с иностранкой, которая толком не знает нашего языка, а тем более обычаев. Вот это будет верно.

— А… — протянула Кьярра. — Они жили рядом со мной.

— В горах?

Она кивнула.

— И как же вы… хм… познакомились? Я думал, люди боятся драконов, тем более диких.

— Боятся, — согласилась Кьярра. — Они тоже сперва боялись. А потом я стала не дикая.

— Они тебя… м-м-м… приручили? То есть думали, что приручили?

Она кивнула.

— И как это вышло?

— Просто. Они пришли и стали жить в горах. Недалеко от моего дома, только ниже. — Кьярра протянула руку и пальцем подтолкнула уголек, готовый выпасть на пол, обратно в очаг. — У них были козы. Много.