Видно, мне так суждено,

Да не знаю я, за что.

Эх, забудем же, забудем мы про всё!..

– Теперь налево, – кивнул сопровождающий. – По коридору почти до самого конца.

Ольга Зотова едва удержалась, чтобы не огрызнуться. Объясняла же понятными русскими словами: дорогу знает, в няньке, а тем более конвое не нуждается. Или она Техгруппу не найдет? Даже если все попрятались, завернет на лестничную площадку, где народ курит, и выяснит. Все равно приставили живчика в алых петлицах, дабы до места довел. Порядок, видите ли, у них в Орграспредотделе такой.

Дверь налево, дверь направо… Еще четыре, и нужная будет. О том, кого она там встретит, бывший замкомэск старалась не думать. Главное, есть «ремингтон», к которому она опять приставлена. А с кем служить придется, особой разницы нет. Как говорится, что тот солдат, что этот…

Но где-то на самом донышке все равно плескалась горечь. Ребят уже не будет, и чая с мятой им вместе не пить. Не входят дважды в одну реку, как верно заметил древнегреческий товарищ Гераклит.

– Пришли, товарищ Зотова.

Ольга недоуменно покосилась на живчика. Куда пришли? Или он двери считать не умеет?

– Вам сначала к товарищу Москвину, – сопровождающий кивнул на табличку. – Здесь его кабинет.

Табличку она и вправду не заметила. Свежая эмаль, черным по белому. «Л. С. Москвин. Техническая группа. Прием по личным вопросам с 14.00 по 16.00 ежедневно». Надпись издали походила на кладбищенскую, да и вблизи не слишком отличалась.

Девушка подождала, пока живчик отойдет подальше, прикинув, что такие двери приятнее всего открывать сапогом. Затем постучала для порядка, но ответа ждать не стала, сразу за медную ручку взялась.

– Разрешите?

В кабинете пахло мятой. За столом сидел гражданин Пантёлкин и пил чай. Лицо мятое, невеселое, взгляд тусклый, словно после бессонной ночи. На левой щеке царапина, не иначе от бритвы, ворот синей гимнастерки расстегнут.

Блюмкина, к счастью, не было. Ольга откашлялась, чтобы не слишком хрипеть, нужную бумагу достала.

– Добрый день, товарищ…

Положила документ на стол, поглядела на новый чайник, на чашки фаянсовые, на колотый сахар горкой. Хорошо тут живут, не бедствуют!

– Добрый день, товарищ Зотова.

Долго вставал, еще дольше ворот застегивал. Наконец протянул руку, кивнул на стул:

– Садитесь.

Друг на друга поглядели. Леонид за чайник взялся.

– Яшку, стало быть, вы подстрелили.

Не спрашивал и ответа не требовал. Просто так сказал, словно о погоде. Налил чаю, сахар пододвинул.

– Здесь нас услышать не могут, я проверял. Но лишнего все равно говорить не стоит.

Ольга вновь промолчала. О чем говорить-то? Чьим велением бывший чекист товарищем Москвиным обернулся? Не ее забота, начальству виднее, кого на службу брать. Ее дело – «ремингтон». Пантёлкин между тем взял бумагу из Орграспредотдела, проглядел бегло, плечами дернул.

– Техническим работником взять не могу. Напутало начальство, нет у нас свободной должности. Если точнее, была, но уже заместили. Техническим работником назначена товарищ Петрова, закончившая этой весной курсы ремингтонистов. Поэтому вас зачислим сотрудником, тем более опыт соответствующий имеется. Оклад выше, и в четырех стенах сидеть не надо.

Прямо в глаза поглядел, не просто так, со значением. Мол, поняла ли?

– Это, значит, чтобы я бумаги лишние не читала, – рассудила Зотова. – Быстро вы обернулись, еще вчера днем должность свободной была.

На этот раз отвечать не стал Пантёлкин. Чай допил, чашку в сторону отодвинул, достал пачку папирос с черно-красной картинкой на этикете, раскрыл, положил на край стола.

– Угощайтесь. Тут курить можно, в помещение группы – нет. С внутренним распорядком вас ознакомит мой заместитель товарищ Касимов. Работы сейчас очень много, бумаги поступают не только из ЦК, но из наркоматов, поэтому график у нас жесткий, каждый документ должен был сдан в строго установленное время…

Пустые слова, и взгляд пустой, словно не о деле речь ведет. Ольге вспомнилось, как Леонид убивал незадачливого гэпэушника Синцова. С душой человек работал, не скучал.

Бывший замкомэск подалась вперед, локти на стол положила.

– Я, товарищ Москвин, книжку в госпитале читала – про шпионов английских. Там один злодей своей службой хвастался. Мол, где другую такую найдешь? Позавчера в камере смертной сидел, вчера – по поднебесью летал, сегодня перед девушкой павлином выступаю, себя, молодого и красивого, нахваливаю. И такое у меня дело интересное, что не променяю его ни на какие кабинеты с портфелями. И на чай с мятой – тоже не променяю.

Пантёлкин, лицом не дрогнув, стряхнул пепел в пустую консервную банку.

– Помню эту книжку, читал…

Ударил взглядом, словно насквозь прострелить хотел.

– Так оно и есть, товарищ Зотова. Сперва в камере, после в кабинете дирижабля, потом в кабинете, где чай с мятой. А завтра, глядишь, еще где-то, на другой планете, к примеру. Насчет же того, чтобы променять, так это просто для красного словца. Кто позволит? Взбрыкнешь, так сразу в Могилевскую губернию командировку выпишут. Помнишь, как на киче говорят…

Не уследила за собой, дернулась. Леонид заметил, улыбнулся.

– «Шаг влево, шаг вправо…» Это не только шпиона из книжки касается.

Над столом наклонился, дохнул табаком.

– А знаешь, Зотова, какие песни в смертной камере поют?

Уже и взгляд не пустой, и голос ожил. Совсем другой человек, смотреть приятно. Ольга, улыбнувшись, еще ближе подвинулась, словно поцеловать хотела.

Ах, тошным мне, доброму молодцу, тошнехонько,

Что грустным-то мне, доброму молодцу, грустнехонько,

Мне да ни пить-то, ни есть, доброму молодцу, не хочется,

Мне зелено вино, братцы, на ум нейдет.

Мне Россия – сильно царство, братцы, с ума нейдет.

Шепотом спела, губ почти не разжимая. Леонид оскалился, зашептал в ответ:

Побывал бы я, добрый молодец, в Столице кременной,

Погулял бы я, добрый молодец, днем остатошным,

А купил бы, братцы, на Пожаре три ножика,

А порезал бы я, братцы, гончих-сыщиков.

Не дают нам, добрым молодцам, появитися,

У нас, братцы, пашпорты своеручные,

Своеручные пашпорты, все фальшивые.

Откинулся назад, головой покачал.

– Удивили, товарищ Зотова. Эту песню я всего раз слыхал. В мае 1918-го подсадили меня в камеру к одному старому «ивану», из настоящих каторжных, от него и сподобился.