Обиделась, наверное, что не ее ребенок сорвал овации. Или позавидовала.

После триумфа сына Натку отпустило, она перестала беспокоиться и сидела, радостно улыбаясь.

За Сенькой, не произведя на публику и жюри заметного впечатления, выступили еще три человека: девочки со стихами Тютчева и Есенина про родную природу («Снова модная экотема», – подумала Натка, не дождавшись комментариев надувшейся соседки) и мальчик с «Моими годами» Роберта Рождественского.

Прежде чем продекламировать незабываемое «Пусть голова моя седа, Зимы мне нечего пугаться», этот мальчик поискал глазами кого-то в первом ряду, не нашел, расстроился, лишился куража и скомкал выступление.

Натка заподозрила, что стихотворение было выбрано в специальном расчете на демонстративно седовласую директрису Эмму Францевну, а она не пришла.

Промашечка вышла у очередного ребенка-подлизы…

Перед финальным выступлением образовалась пауза. Простодушный Таганцев решил было, что уже все, можно уходить, и встал, но Натка вовремя остановила его:

– Костя, сядь, было восемь чтецов, а должно быть девять.

Девятой оказалась красивая девочка в белом шелковом платье в пол и с бисерной повязкой на распущенных длинных волосах.

Она вышла босиком, с закрытыми глазами и вытянутыми вперед руками. В паузе между этим выступлением и предыдущим на сцене успели поставить переносные декорации, изображающие замшелые каменные стены, и босоногая девочка на ходу пытливо ощупывала их тонкими музыкальными пальчиками.

– Кто-то даже на декорации не поскупился! – удивился старлей Таганцев.

– Что значит – кто-то? – не выдержала Наткина соседка. – Это же Альбина Треф, дочь банкира Аркадия Трефа!

– Того самого? – заинтересовался Таганцев и засмотрелся на босые пятки банкирской дочки так, словно ждал, что в качестве следов за ними будут оставаться денежные купюры – почти как в сказке про «Серебряное копытце», которую недавно вслух читал Сенька.

Но прелестная дочь банкира заскользила тенью, в почтительной тишине шурша подолом. Она на редкость заунывно возвестила: «Слепые блуждают ночью!» – и дальше пошла строго по тексту поэта Бродского. Про живущих на ощупь слепых, про стены из камня, про то, что за стенами этими – люди и деньги…

– Это что вообще такое? – заволновался Таганцев, наблюдая, как печальная девочка, невнятно мямля, в полном соответствии со стихотворным произведением идет, бредет, щупает стены и умирает – ложится на пол и складывает руки на груди аккуратным крестом.

– Вообще-то это Бродский, – просветила его Натка. – Стихотворение, конечно, прекрасное, но…

– Я уверена, они его выбрали только из-за упоминания денег, – фыркнула злоязыкая дама справа. – Трефы же! Семилетнему ребенку Бродского дать – ничего лучше не придумали!

Девочка на полу немного полежала в обескураженной тишине, потом зашевелилась, встала, сделала реверанс и под жидкие хлопки убрела за кулисы.

– На этом конкурсная программа закончена, спасибо нашим артистам за участие, жюри сейчас все подобьет, посовещается и к понедельнику – это наш дедлайн – даст итоги, – встав, объявила бизнес-леди по воспитательной части и начала собирать разбросанные по столу бумаги.

Завозились, поднимаясь со своих мест, прочие члены жюри. У всех у них были какие-то листочки, блокноты, ручки, вода в бутылочках, а еще сумки – красивые дорогие сумки, редкими горными пиками горделиво высящиеся на столе.

– Пора! – Натка толкнула в бок Таганцева, и тот безропотно катапультировался с места, в процессе все же пробурчав:

– Никогда я, конечно, такого не делал…

– Чего именно? – заинтересовалась та Наткина соседка, которая во все бочки затычка, провожая высокого красавца-опера приязненным взглядом.

Она могла бы подумать, что он никогда не проявлял услужливой галантности, организуя передислокацию жюри из одного помещения в другое с ворохом разного барахла.

– Позвольте, я помогу… Давайте мне, я держу… Ох, как вы носите это, все же такое тяжелое… – вкрадчиво рокотал красавец, – о котором никто тут не знал, что он опер, – обвешиваясь дамскими сумками и при этом еще успевая поддерживать под локоток Алену Дельвиг – по бизнес-завучу было видно, что она убежденная феминистка и старомодной мужской галантности не оценит. – Куда нести?

– За мной, – скомандовала бизнес-завуч и первой покинула малый актовый зал.

Через пару минут он уже пустовал – публика шумным весенним ручьем утекла в распахнутые двери.

Еще через пару минут к Натке, дожидающейся в коридоре, вернулся Таганцев.

Она видела – он вышел из кабинета завуча, пятясь задом, кланяясь и, кажется, даже рассыпая воздушные поцелуи.

Таганцев мягко закрыл дверь, повернулся – лицо довольное, улыбка хитрая.

– Ну? – Натка снова нервничала.

– Ну, – кивнул опер.

Он загляделся на широкий подоконник:

– Присядем, подождем? Козявку надо будет снять, когда они там закончат.

«Козявкой» старший лейтенант Таганцев конспиративно именовал миниатюрный жучок прослушки.

Он его ловко установил в кабинете для совещаний жюри под видом оказания прекрасным дамам гуманитарной помощи с транспортировкой их ручной клади.

– А вас там ждут, – кивком указав направление, уведомил меня знакомый бармен, пока я пристраивала на вешалку пальто.

Вешалка была переполнена, заведение в целом – тоже. Центр города, хорошая кухня, приятные цены – как без аншлага с двенадцати до четырнадцати?

Обычно я стараюсь заскочить на обед попозже, чтобы не давиться едой в толпе, но сегодня меня поторопила Натка. Ей срочно нужно было встретиться.

Сестра сидела за маломерным столиком на двоих в укромной нише, которая больше подошла бы для статуи Девы Марии – ресторанчик претендовал на звание итальянского, – благословляющей пасту нашу насущную.

Натка на кроткую светлую Деву не походила, поскольку была конкретно пасмурна и явно предавалась унынию. Она вяло макала в ароматное масло хлебную палочку и кусала ее, хрустя желтой корочкой.

– Привет, ты уже заказала? – спросила я ее, подсаживаясь к микростолику.

– Я б их заказала! – Сестрица хищно оскалилась. – Так ты ж засудишь потом.

– Мне как обычно, – кивнула я пробегающему мимо знакомому официанту и снова посмотрела на Натку. – Ну, что стряслось? Ты что-то натворила? Или не ты?

– Кто-то что-то натворил, да, – сестра толкнула ко мне свой мобильный. – Послушай, я хочу знать, что ты об этом думаешь. В Вотсапе, от Таганцева, звуковой файл.

Я включила запись и приложила аппарат к уху.

– Симонов, Бродский, Мойдодыр, – уверенно произнес незнакомый женский голос. – Точнее, Мойдодыр, Симонов, Бродский – это если оценивать исключительно исполнение. Но вы же понимаете…