Дальше начался кошмар. Каждые выходные приезжал отец, забирал своих еврейских ортодоксальных, в кипах и с пейсами, детей и увозил к себе домой, где в течение двух дней рассказывал малышам об Иисусе Христе, баптизме, Новом Завете, а заодно обещал, что гореть они будут в геенне огненной, ежели учение Христа-спасителя не примут. В понедельник – обратно к маме, к кошерной еде, Торе, иудаизму. Дети, как известно, народ впечатлительный, а описания ада у папаши получались хорошо. Даже слишком. Кому верить? За кем идти? Последовали истерики, неврозы, ночные кошмары. Перепуганная мать бросилась в суд. Нет, она не пыталась отнять у бывшего мужа право видеться с детьми. Отец у ребят был примерный: не курил, не пил, деньги исправно платил, детей любил, придраться к нему было невозможно. Она просто хотела, чтобы за визитами кто-нибудь наблюдал, не давал отцу проповедовать христианство и пугать малышей адом и медленным поджариванием на сковородке.

Тут начался цирк. Такого случая у нас в штате ещё не было. Противники смешанных браков, естественно, завопили: «А мы вам говорили!» Еврейские и христианские родители тыкали своих слишком оторвавшихся от религии и традиций деток носом в статьи об этом процессе. Газеты наперебой обсуждали, кто прав, кто виноват. Мать хочет здоровья и душевного покоя для своих детей – что ж тут не понять? С другой стороны, кто отнимал у отца конституционное право говорить с детьми о своей вере, центральной в его жизни? Опять же, претензий к отцу, кроме миссионерства, не было никаких.

В итоге мать суд выиграла. К отцу приставили наблюдателя и запретили плохо говорить об иудаизме или проповедовать христианство. Он аппелировал, причём не раз, рыдал в суде, что хочет спасти души своих малышей, но каждый раз проигрывал. Очевидно, суд решил встать на защиту детей. Кто бы ни был прав в этой истории, детям с матерью жить, в её общине, а рассказы отца подрывали их душевное здоровье, не говоря уж о психике.

После решения судьи истории об этой семье из газет исчезли. Дети подросли, хорошо выглядят, хорошо учатся. Хочется надеяться, что все их проблемы позади и по ночам они спят спокойно. Я вижу их бегущими в школу, идущими в синагогу… И спрашиваю себя: а можно ли было предотвратить эту трагедию?

Большую часть дня 19 августа 1991 года я проторчала в колледже. Новостей не слушала, прогнозов погоды тоже. Где-то после трёх часов нам велели ехать домой: надвигался шторм. Честно говоря, на тот момент я ещё плохо понимала разницу между континентальным и океаническим климатом. Ну, шторм. Гроза, гром, сильный ветер. Штормов я, что-ли, не видела? И вообще, «ураган Боб» звучит как-то несерьёзно. К нам наведывается дядюшка Боб, любитель попить холодного пивка после работы. Это ж надо было так обозвать ураган!

Пока я ехала домой, небо затянуло тучами, подул ветер, но дождя не было. Ничто не предвещало беды. У дверей дома меня встретила соседка с первого этажа.

– Говорят, ураган надвигается.

– Ага, я слышала. – Шторм интересовал меня мало.

– Кстати, ты знаешь, что по Москве танки ходят? – вдруг поинтересовалась соседка.

– Что? Какие танки?

– Ты не знала? Включи CNN!

На тот момент мы жили в Америке только полгода. В России ещё оставались родители, дяди, тёти, братья, сёстры, всевозможные родственники, друзья и просто хорошие знакомые. Представить танки на улицах города, в котором я родилась, было невозможно. Но пришлось.

Включаю CNN: танки. В Москве. Кто-то что-то штурмует, баррикады, люди на улицах… Что делается? Репортёра плохо слышно из-за треска, да и английский у меня ещё аховый – не понимаю почти ничего, кроме слова «Ельцин». Пытаясь разобрать, что говорят по телевизору, я совсем забыла про погоду. И вдруг осознала, что на улице темно. Черно просто. Вой ветра начал перекрывать звук телевизора, дом качало, как лодку на волнах. Из окна ничего не было видно, кроме раскачивающихся с невероятной амплитудой деревьев. И тут вырубили свет. А вместе с ним и телевизор. На улице начали валиться деревья, телефон не работал. У меня было полное ощущение, что крыша обвалится в любую минуту и накроет нас, а сверху ещё деревом придавит. Вокруг кромешная тьма и дикий вой ветра, а в Москве танки, а в Москве мама и бабушка, и я понятия не имею, что с ними, что с городом, что со страной…

Я села на диван и ощутила приближение конца света.

Не помню, сколько времени бушевала стихия. Помню, что нашли и зажгли свечку, а мне было страшно. Казалось, окна выбьет в любой момент, дунет ветром на свечу и начнётся пожар. Потом ураган начал стихать. Наступил вечер. В Москве уже была глубокая ночь. Телефон по-прежнему молчал, света не было. Дом вроде остался цел. Повезло.

Многим повезло меньше: снесённых крыш, выбитых окон, придавленных деревьями машин и даже разрушенных домов было очень много. На следующий день по улице невозможно было проехать. Везде валялись деревья и куски разнесённых в щепки сараев, гаражей и заборов. Улицу расчистили за один день, а света еще пару дней не было. Ещё через день заработал телефон, и мне удалось, наконец, дозвониться маме и выяснить, что все живы и здоровы. Когда заработал телевизор, местные каналы смотреть было бесполезно. Ураган Боб, ураган Боб, ураган Боб, ураган Боб… Многомиллиардные убытки, люди, оставшиеся без крыши над головой, болтающиеся тут и там электрические провода… Москва? Какая Москва?

В октябре того же года Бостон поразил the perfect storm – ураган по имени Грэйс, вошедший в историю как шторм, потопивший рыболовецкое судно «Андреа Гэйл». Себастьян Джунгер написал об этом книгу, ставшую бестселлером. Голливуд книгу экранизировал, и у большинства американцев фраза «шторм 91-го» ассоциируется с имиджем Джорджа Клуни, красиво тонущего на экране.

У россиян совсем другие воспоминания о лете и осени 91-го года. Так уж получилось, что в моей голове бушующий Атлантический океан навсегда связан с образом танков в Москве, а август 91-го – с ощущением всеохватывающего ужаса, с ударом на двух фронтах. Ничего подобного я до этого не испытывала. Прошло ещё десять лет, прежде чем я испытала нечто подобное во второй раз. Одиннадцатого сентября 2001 года.

Renaissance Man. Гурман. Балагур. Любитель и любимец женщин. Знаток оперы, изобразительного искусства, всех вин Франции любого года и из любого виноградника, потрясающий хозяин дома, удивительный… да мало ли чего ещё о нём сказали на поxoронах. Всё правда. И всё не то…

Патрик был круглый. Маленький и круглый, шарик такой. Впрочем, на его фигуру я перестала обращать внимание секунд через 30 после начала общения. Великолепный, сочный английский язык с лёгким ирландским акцентом. Искрящиеся голубые глаза. Непередаваемое чувство юмора. Уютный, всегда открытый гостям дом. Какая у него была музыкальная коллекция! Старые пластинки, джаз, классика, да не что-нибудь заезженное, а прекрасное и доселе неизведанное. Редкие записи. Когда хочешь поставить что-то поиграть, глаза разбегаются, руки радостно хватают это… нет, то… нет, может вот это? А ещё там были сыры… и вина. До знакомства с Патриком я о гурманах только в книжках читала, а тут живой, под боком. Дюжина сортов сыра, о половине из которых я и слыхом не слыхивала, к каждому своё вино полагается, и попробуй запомни все эти виноградники – от Калифорнии до Австралии, и где в каком году виноград лучше рос. Каждое приглашение в гости – предвкушение свежих впечатлений.