– Рот прикрой, не твое дело.

– Силы рассчитать нужно. Мне, так-то, ампутацию проводили еще вчера. Или позавчера?

– Блоховоз ты пиздливый! – Костя развернулся, явно думая – бить или не бить? – Ты…

– В Кротовку мы идем. – Кот возник сзади бесшумно и зло. – Ногами перебирай и не трынди. Тринадцать с половиной кэмэ, три с половиной часа хода по трассе, если расслабленно. Вам, зверью, даю два часа. Тем более сзади вон подпирает. Шевелитесь.

Хаунд оскалился, прищурился видящим глазом. Левый заплыл под тряпками, стрелял откатом после удара, чуть дергал болью по веку и внутри.

К обеду, значит, должны прибыть в Кротовку? Гут, йа. Но с одной стороны.

С другой, вот ведь, зер-зер шлехт, очень плохо. Потому как все вроде бы просто и сложно одновременно. Как водится, само собой.

Цель-то какая? Рихтиг, Отрадный, а он идет почти сразу за Кротовкой, там еще километров десять и все, на месте. То есть к цели своего путешествия Хаунд движется с весьма серьезной скоростью. Только есть проблема. Целых пять хорошо вооруженных проблем, где главная – Кот. Они рождают шестую, само отсутствие свободы и все остальное. Сегодня они доберутся до Кротовки, если не смоет все быстрее и быстрее настигающим дождем. Небольшая передышка, Кот распродаст часть товара на месте и вперед, топать дальше. И если к вечеру вся их шайка-лейка притопает в Отрадный, то проблему придется решать как-то очень быстро. И жестко.

Хаунд покосился на правую руку, все еще сильно ноющую, но уже отдающую знакомой чесоткой заживающей плоти. Вот она, проблема номер семь. Да такая, что не обойдешь, йа.

Караванщики шли очень умело. Один впереди, молчун Филин, постоянно оказывался незаметным и явно был разведчиком в группе. Костя и Сипа по бокам колонны, стволы на изготовку. Большой замыкал с пулеметом и явным желанием пользоваться им, шаря глазами из прорезей балаклавы. Ну и дядя Кот постоянно оказывался тут да там, раздавал пинки, зуботычины, указания и советы вперемежку с матюгами.

Расклад хреновый, просто так этих ребятишек не завалить, если только не закидать их до смерти чьими-то выбитыми зубами или наломанными по пути зубочистками. Но настолько снайпером себя Хаунд никогда не считал.

– Живее! – прикрикнул Кот. – И меньше топаем, не кони ни хера. Услышу цокот сивки-бурки, ошарашу.

Этот ошарашит, с него станется, Хаунд даже не сомневался. Угроза пока подействовала, слитный шелест и шорох разбился на отдельные звуки, стал тише, мягче, почти растворился. Навьюченное добро не скрипело, не звякало и не шуршало, упряжь и сами баулы караванщики проверяли на совесть. Осталось добиться от своего стада тихого шага и все вообще в порядке. Ну-ну, натюрлих, усрутся.

Йа-йа, так Хаунд и думал, идя, слушая, нюхая и думая. Больше ему ничего не оставалось. Пока, во всяком случае.

Окриков и поджопников хватит на полчаса, потом начнется усталость. Она уже началась, если вдуматься и наблюдать не только глазами. Караванное дело тяжелое, не всем по плечу, не всем по ногам и спине. Переть на себе килограмм сорок все могут по-разному. Пока сил хватает у всех – даже с шага не собьются, но дорога свое возьмет.

– Живее! – коротко бросил Костя. – Ногами двигаем!

Хаунд в себе не сомневался, меряя растрескавшуюся полосу ножищами. На него навьючили чуть больше остальных, не нарушая основного правила – дели ровно, чтобы не дать повода ворчать, ныть, требовать убавить или вообще возбухать. Всем поровну, что девчушке-подростку, с шеей, стянутой ошейником, что ему, здоровенной и явно мутировавшей оглобле, что наемному вроде бы крепкому мужику. Йа-йа, рихтиг.

Раз-два, раз-два, караваны сокращают неизвестное и опасное пройденными километрами. Хаунд уважал караванщиков, тех, что сами таскали на горбу груз. Такие попадались пятьдесят на пятьдесят, люди опасные, опытные и житейски хитрые. Такие-то на самом деле верили в Дорогу куда сильнее, чем в Библию, заветы Ильича или светлое будущее. Потому сами и ломали спины, показывая пример другим, нанимавшимся идти с ними.

Крепкий мужичок из кинельских, который наверняка подвязался идти из-за какой-то нежданной беды, крепким только казался. Запах выдавал его с головой, запах разлагающихся внутри тела потрохов и прочей требухи. Болезнь точила дядьку, как древоточцы трухлявое бревно. С вижу не скажешь, но это пока, хватит того часа на два, потом сдастся.

Он и сейчас-то потел, что твоя ломовая лошадь, прущая телегу с кирпичом вверх по глине после дождичка. Бледнеть мужик начнет уже скоро, потом будет перхать, сперва тихо и в кулак, потом, не заметив, бухнет крепко, распугав притаившихся из-за дождя редких безобидных птах вдоль дороги. К вечеру лже-крепыш доберется до стоянки едва идя и шатаясь из стороны в сторону. Ночью начнется отходняк, болезнь завоняет сильнее, его будет бросать то в густую красноту, то в сметанную белизну, пот польет ручьем, а к обеду следующего дня, кто знает, сможет и тупо рухнуть прямо на ходу.

Опытных ходоков Хаунд не наблюдал, если не считать, как ни странно, двух почти сестер девок-мутанток с сиськами. Эти, сразу заметно, перли спокойно и умело, явно настроившись поддерживать да помогать друг дружке. И усталости у них не наблюдалось вообще. Даже первой, самой бросающейся в глаза, проходящей сама собой, как втянешься в тяжелое дело и разогреешься полностью. Так, чуть водички хлебнуть, рот прополоскать и выплюнуть с липкими тягучими нитями.

– Позырим, кудлатый, какой из тебя кэмел, – бросил Кот, проходя мимо. – Может, передумаю тебя в общественный сортир отдавать.

– Искренне польщен, – Хаунд оскалился, – могу прослезиться от вашей доброты, масса.

– Шутить изволишь, балда лохматая?

– Никак нет, ваша светлость, истина во мне просто так и рвется наружу, так и тянет что-то доброе и хорошее для вас сделать.

Например, как выпадет случай, переломав руки-ноги, выдавить ему глаза. И бросить где-то в пролеске неподалеку. Помочь фауне, а может и флоре, немного разбавить рацион и подарить порцию ценного и легкоусвояемого животного белка.

– Ох и не верю я тебе, рожа волосатая… – задумчиво процедил Кот. – Да и ладно.

Хаунд даже согласился. Лишнее внимание со стороны его типа хозяина сейчас совершенно ни к чему.

Ерш пыхтел рядом. Вырос на реке, а прет, как полжизни вот так оттопал. Парняга что надо, двужильный, сразу видно. И есть в нем что-то такое, от чего даже Хаунда тянуло взять да проверить собственные карманы. Если не сказать больше, нанеся превентивный удар прежде довольного прищура темных глаз, скошенных не по-человечески к вискам, приставленного к башке обреза и объективного требования – кошелек или жизнь. Бурлило внутри парня, прорываясь в редких злых взглядах, бурлило волей и лихостью, черным флагом и анархией.

Ветер донес редко втягиваемый запах. Хаунд, выпрямившись, кивнул мыслям.

– Ты чо? – поинтересовался Ерш.

– Сейчас будем бежать, а потом, если повезет, отдыхать.