бы, мягко говоря, странным, если бы нашелся воспитатель, поинтересовавшийся, что же читает этот подросток с внимательным пытливым взглядом. Чего он точно не читал, так это художественной литературы. С его точки зрения, герои романов, которые заставляли читать преподаватели литературы, вели себя, в большинстве случаев, абсолютно неадекватно. А те немногие, поведение которых он считал разумным, казались ему предельно глупыми.

К двадцати он уже знал: он – психопат. Эта информация, может быть, потому что относилась к его личности, оставила его равнодушным. Психопат? Очень хорошо.

Сейчас Круча гулял. Гулял по загородному лесу, сосновая опушка которого начиналась прямо за забором его загородной резиденции. Никакого удовольствия от этого он не ощущал – спасибо, хоть небольшой ветерок отгонял назойливых комаров и немного остужал вспотевшее тело. Странным, с его точки зрения, времяпровождением он занимался вынужденно – приехал Серый, его доверенное лицо во многих делах и давний напарник. А лес был одним из немногих мест, где можно было говорить прямо, без опасения быть подслушанным. У такого авторитета, как Круча, причастного почти ко всем операциям серьезного криминала, касавшимся сетевых структур, были более чем весомые основания опасаться наблюдения. Да и почему – опасаться? Круча был под негласным наблюдением со времен своего первого столкновения с законом, еще пятнадцать лет назад. Так что сейчас он не просто гулял – он бродил по участку леса, заранее осмотренному и подготовленному для такого случая.

Серый боялся Кручи до одури. И последний, прекрасно зная это, умело поддерживал эти чувства. Вот и сейчас он, не реагируя на поток слов, замер мрачной фигурой, повернувшись к собеседнику спиной, – пусть понервничает, будет больше ценить жизнь, когда выберется из страшного неухоженного леса в знакомый с детства город, в котором, надо признать, Серый чувствовал себя как рыба в воде.

– Еще, Круча. Мусорок изоляторский капнул – к ним пассажир заехал по нашей статье.

Круча дернул плечом – мол, говори. Конкурентов он не любил.

– Я пробил. Фраерок этот находил учетки пропавших и доил их понемногу. Сам чистый – типа идейного. Даже модуля нет. Спалился по-глупому – подцепил запись чувака лет на тридцать старше себя. Чего делать? Он на нашей поляне кормился. Поучим малость?

Круча резко развернулся, отчего Серый, побледнев, отступил назад.

– Зачем? Его закрыли уже. Тебе что, больше делать нечего?

– Не, Круча, я типа подобрать. Ценный же кадр! А чтобы посговорчивей был, прижать маленько. Хату там найти пострашнее или еще чего.

Круча молчал, сверля взглядом партнера – того сильно интересовала глубина хвои под новомодными кроссовками, и он увлеченно раскапывал ее пяткой.

– Говоришь, тридцать лет?

– Ага. – Серый продолжал рыть.

– Тогда ведь модулей не было. Как же он древнюю учетку сломал?

– Не знаю. Вроде смарт у него был.

– Оставь Америку в покое! – немного резко бросил Круча, отчего Серый испуганно замер. – Ей и так досталось! Чего ты докапываешься до нее?!

Собеседник хмыкнул, но взгляд остался испуганным.

– Прессовать не надо. Попроси Павла, пусть посмотрит, можно ли достать его. Если есть вариант, пусть подкатит, предложит работу – ну, как обычно. Но при любом раскладе я должен точно знать, как он ломал учетки, – понял?

– Ясно. Сделаем.

Серый, с видимым облегчением, уехал. Круча готов был отправиться следом. Загадка! Что-то, чего он не знал. А так быть не должно! Этот мир подчиняется ему, и, если он что-то прячет, в чем-то не признается своему повелителю, это бунт! Возбуждение, если это можно было так назвать, было настолько необычно сильным, что он даже почувствовал слабые отголоски гнева. Круча никогда бы не признался, но он ждал и подсознательно искал таких мгновений – его влекло и манило то, чего он от рождения был лишен, – эмоции. Хотя бы в таком суррогатном виде, как злость. И весь остаток вечера он бережно хранил и растягивал немногое доступное ему.

Жвало был мрачен. Все бы ничего, но он был во плоти. Лично приперся в кабинет оперативников и теперь вышагивал за спиной Володина, воняя каким-то древним одеколоном – последний писк столичной моды, между прочим.

Смонтированную картинку с камер они просмотрели уже несколько раз: вот в помещении для задержанных неподвижно сидит подозреваемый, откинувшись на спинку дивана, вот в следующий момент он исчезает, чтобы в той же позе и том же положении очутиться посреди кабинета Сивцова, еще миг – и он валится на спину, потеряв опору. Диван остался на месте. Порядок событий не менялся, с какой бы камеры они его ни просматривали. Изначально Володин подозревал трюк, который провернул техник с сетевого узла, сдвинув временные метки так, что пропала часть записи, но, внимательно изучив все детали, ничего подобного подтвердить не удалось. Даже на экране, который рассматривали следователь и оперативник во время появления Злобина, отразилась его тень – точно в тот момент, когда он и появился. Никаких разрывов в картинке не было, ведь в углу экрана постоянно меняли свои цифры часы.

– А что с этой, его дочкой? – буркнул Жвало, уставившись в окно, помолчал, фыркнул: – Дочь – она же старше его!

– Пока на контакт не идет, товарищ подполковник. – Так как Жвало молчал, Володин добавил: – Может, негласно, так сказать?

Речь шла о генетической экспертизе – так как предполагаемая дочь не являлась подозреваемой, то и заставить ее сдать пробу на тест официально было невозможно.

– Почему? Это же в ее интересах!

– Мне, товарищ подполковник, кажется, она боится чего-то. Подозреваемый действительно очень похож на Злобина. Она мне его фотографии показывала – одно лицо. Только этот лысый и потертый, что ли.

– Какой?! – Жвало развернулся к Володину, и кабинет тому показался слишком маленьким.

– Потертый, – тихо повторил опер, поднял глаза и добавил: – На фотографиях он такой ухоженный, домашний. А этот как старый ножик – весь царапанный, битый. – Замолчал на секунду, подбирая слова. – Как будто его точили сто раз, лысый весь, и, похоже, у него волосы вообще не растут – ни на голове, ни на