Так вот, «и вдруг!» – мой правый самопальный шлёпок слетел с ноги и сквозь ветки упал вниз. Тогда еще законы гравитации и притяжения были мне незнакомы. Откровенно, я в них и сейчас-то не очень… Ну понятно, что когда что-то падает – оно падает вниз. Как бутерброд с колбасой – маслом вниз… Нет, я что-то не то ляпнула, но я же честно призналась – я в точных науках – ноль. То есть на крепкую троечку, но «за активное участие в жизни отряда, дружины, группы, факультета…» четыре, а то и пять в дневнике, а потом и в зачетке я имела…

Я проследила весь тернистый путь моей шлёпки со второй высоты и до земли, куда она, согласно всем законам, которых я не знала, – ах да, я уже об этом сказала, – приземлилась. И тут меня охватил такой страх (могла бы сказать банально – леденящий ужас, но не скажу), ладошки вспотели, ноги в коленях стали подгибаться, жутко захотелось крикнуть, но я не могла – вопль застрял в горле, я его оттуда выпихивала изо-всех сил, пытаясь выдавить то ли «Киса дурак!», то ли «Мама!», то ли «Спасите!». Ничего не получилось, и я просто повисла на вытянутых руках, ногами цепляясь за ветки. Более-менее закрепившись немеющими руками-ногами, я боялась глянуть вниз. Мои конечности вдруг стали тяжелыми, непослушными, а голова, наоборот, – легкой, как одуванчик, и казалось, что малейший ветерок ее снесет начисто, а руки будут также держаться за ветки.

Представив, что мое туловище с оторванной головой висит на дереве, как елочная игрушка на новогодней елке, а голова летает, как воздушный шарик над дубом, над крышей Антонихи, над ее садом, над Кисой и баб Соней, и не может приземлиться – у нее же нету ног, – я почувствовала урчание в животе. Киса что-то кричал снизу. Я не отзывалась. Просто смотрела на железную крышу Антонихи, стараясь не думать, что будет со мной, если затекшие руки разожмутся…

И вдруг я услышала тишину. Да, да. Тишину. Киса перестал кричать. Скосив один глаз, я обнаружила, что Кисы нет. Вертеть головой боялась, чтоб не свалиться. Страшно было вниз глянуть.

Сколько я провисела в таком положении, не знаю. Потом послышались какие-то голоса там, внизу. Потом вой сирены. Потом кто-то взял меня на руки, одновременно пытаясь отцепить скрюченные пальцы от ветки… Баб Соня, путая идиш и русские слова, то ли ругалась, то ли причитала, целовала меня в лицо, в руки, в глаза, в лоб… Я прижалась к ней и заплакала. Беззвучно. Просто слезы катились и катились, горячие, соленые. Они капали со щек, а баб Соня вытирала их своим передником и повторяла «мейделе, шейне мейделе…». Пожарные, мои спасатели, курили, шумно разговаривали, посмеивались и даже разрешили Кисе залезть в их машину. На его вихрастую голову водрузили шлем, который съехал назад и вбок, зацепившись за ухо.

Бабушка отвела меня домой, напоила куриным бульоном и уложила в кровать. Накрыла тонким одеялом и все гладила и гладила мой лоб и волосы.

Проснулась я от стука в окно. Попыталась встать, но руки и ноги были тяжелыми и каждая жилка в моем теле болела.

– Это я, Киса, – он кричал громким шепотом, – выглянь!

– Я не могу встать, – шепнула я в ответ, но он, вероятно, не понял.

Послышалась возня, я, лежа в кровати, наблюдала, как Киса просунул руку в открытую форточку, нащупал шпингалет и, распахнув окно, впрыгнул на подоконник.

– На. Это тебе, – сказал он, протягивая пистолет и мои злополучные шлепанцы – оба. Оказывается, второй тоже слетел, а я даже не заметила. – Вот еще, – он достал коробок с пистонами.

– Нет. Я же не добралась до третьей ветки. Ты победил, – я глазами показала под кровать – там в обувной коробке спал ежик.

– Ну уж нет. Ты победила. Ты почти долезла до рекорда. И потом, зыкано было у пожарных в машине посидеть! Жалко, что ты ушла спать. Я уже тут три часа дожидаюсь. Боялся пропустить, когда ты проснешься. Я тебе яблок принес. Белый налив.

Я только сейчас заметила, что у Кисы майка на пузе подозрительно раздулась.

– Ты лазал к Антонихе в сад? Без меня?..

– Ну ты не волнуйся, мы завтра вместе еще пойдем. А давай постреляем? – отвлек меня Киса, вывалив яблоки прямо на кровать.

Он заправил пистонную ленту в пистолет и отдал его мне…

Ежик вылез на шум и, громко топая, побежал в сторону кухни.

С тех пор я больше не лазала по деревьям и по сей день безумно боюсь высоты. Даже когда выхожу на балкон второго этажа, от колен до кончиков носков щекотно и ноги подгибаются, а в животе летают бабочки. И никогда не обрезаю в сандалиях задники.

Расскажите, птицы…

В новостной программе русского телеканала я услыхала версию расследования происшествия, которое было метко названо «Чудо на Гудзоне», о том, что именно столкновение со стаей птиц спровоцировало отказ обоих двигателей лайнера. Здесь все понятно. Но дальше один из ведущих новостей (их, кстати, трое – двое мужчин и одна женщина, самая адекватная среди всех) сообщил, что судя по всему – птицы были пьяные. Я повернулась к экрану, забыв о блинчиках на сковороде, и вслушалась в диалог ведущих:

– Дело в том, что в это время года многие птицы питаются ягодами рябины и им подобных (кому «подобных» – ягодам рябины? Птицам? Птицы – каннибалы?) – а ягоды сейчас не свежие (?!), а наоборот, забродившие – вот птицы их съедают и пьянеют, – завершил мысль красномордый, с заплывшими глазками, дядька на экране таким тоном, что никаких сомнений в том, что он вполне этих птиц понимает и даже сам бы не прочь с ними такими ягодами опохмелиться, не возникало.

Как всегда не к месту, вспомнилась история, которая совершенно не связана ни с самолетами, ни с летчиками-героями, ни с пьяными странными журналистами местечковых каналов. Кстати, – или некстати – о птичках…

«Пьяные свиристели стали причиной множества проблем в крупнейшем в мире аэропорту Атланты в США. Птицы вели себя неадекватно: мешали въезду машин в аэропорт или валялись посреди дороги, а также создавали проблемы взлетающим самолетам. Причиной стали росшие вокруг аэропорта ягоды, от которых птицы пьянели. Аэропорту пришлось вырубить все кустарники с этими ягодами, и теперь птицы больше не досаждают пассажирам…

Пьяные дикие голуби стали настоящей головной болью для службы спасения в новозеландском городе Вангарей. Около 30 птиц кереру (новозеландский древесный голубь) были спасены за последнее время. Голуби поедают забродившие ягоды гуавы. Это приводит к тому, что птицы находятся в состоянии, напоминающем алкогольное опьянение. Центр по защите птиц получил множество сообщений от очевидцев, которые наблюдали пьяных голубей на улицах города. После воздействия гуавы голуби валялись на земле, упав с деревьев, или врезались на лету в оконные стекла. Все найденные птицы были доставлены в интоксикационную клинику, где лечат людей-алкоголиков и наркоманов. Кереру оставались в больнице пару дней, после чего их выпускали на месте поимки. «Это важно, так как у этих голубей есть партнеры и семьи, – пояснила орнитолог Робин Вебб».

Из новостей. Старых новостей…

Я боюсь птиц. Как там эта фобия правильно называется? Орнитофобия? Может быть, и не то чтобы – ах, боюсь-боюсь! но мне они неприятны. На расстоянии – но только на приличном, и никаких кормежек голубей с руки, и никаких заигрываний с гусями-лебедями, – я еще могу наблюдать за птицами. Наблюдать. Издалека. Но самое страшное – вороны. Вот их я таки да – боюсь.