Кирилл почему-то послушался, свернул в ее комнату, упал вместе с ней на ее же кровать, придавив всем телом. Она совершенно лишена была возможности сопротивляться. Она даже и шевелиться под ним не могла. Он действовал, как совершенно бездушный и очень страшный автомат. Каждое движение его было выверено. Одну руку, согнутую в локте он держал на ее горле. Стоило бы ей чуть-чуть пошевелиться, и горло оказалось бы раздавленным. Другой рукой он действовал – решительно, беспощадно, как в страшном сне. Платье он задрал ей выше груди. Лифчик одной рукой превратил в клочья. Он делал ей больно, кусал ее грудь, а она думала только о том, чтобы ей было чем дышать, чтобы освободиться от него, чтобы не давила на нее страшная тяжесть его злого тела. И еще она почему-то с ужасом думала, что он трогает ее грудь, тело грязными руками. Он ведь только что вставал, опираясь на ступеньки лестницы. Легко разодрав на ней колготки и трусики, он полез трогать ее там, где никто не трогал. Она не чувствовала боли, только страх от его грязных рук, его безумия, хотя он был чудовищно бесцеремонным и небережным. Он словно прокладывал себе путь. Себе, для себя, не понимая даже, что под ним – живое существо, его институтская подружка, с которой они просто гуляли и спорили. Сейчас она была для него чем-то другим. Чем-то неживым. Какой-то стихией, которую он решил обуздать.

Она даже не закрывала глаза, не зная, сколько еще времени даст он ей прожить. Она не хотела раньше времени погружаться во тьму. Она видела его двигающуюся грудь – больше ничего. Она понимала, что ей должно было бы быть больно. Но больно было настолько повсюду: каждой клеточке ее тела и каждой клеточке ее души, что никакой особенной боли она не замечала.

Наконец все прекратилось. Он какое-то время расслабленно полежал на ней. Потом скатился на бок. Люша поняла, что останется жива.

– Целка, что ли? – произнес он грубо и пренебрежительно, глядя в потолок.

Голос его все еще не обрел знакомые ей интонации.

Люша никогда не слышала произнесенного им слова. Вся похабная сущность выражалась в его звучании настолько, что она, услышав впервые, поняла, о чем оно. И тут ее затошнило. Она вскочила с кровати и едва успела добежать до туалета: ее выворачивало невероятно. Приступы тошноты повторялись и повторялись. И каждому извержению рвоты Люша почему-то радовалась. Ей казалось, что с остатками еды, а потом и просто с желчью выйдет из нее вся грязь, которая сейчас произошла с ней. Потом она долго мылась, чистила зубы, снова мылась, ужасаясь омерзительному воспоминанию о том, как лилась из нее какая-то пакостная вонючая слизь, которую он напустил, прежде чем отвалился в изнеможении. Она все прекрасно понимала: и что может теперь забеременеть, и что вполне могла подцепить от него какую-то постыдную болезнь. Но главное все равно оставалось радостным: она могла дышать! Она жила!

– Я справлюсь, – пообещала себе Люша. – Я жива, и я справлюсь.

Она оделась в родительской спальне в мамины джинсы и папину рубашку. Ей так было надо. Вещи родителей словно защищали ее. Еще Люша подумала, что хорошо бы рассказать папе про то, что сделал с ней Кирилл. Но потом поняла, что не расскажет никогда и ни за что: папа наверняка убьет эту мразь, и жизнь их будет сломана. Лучше перетерпеть и забыть. А мрази и сами по себе кончают всегда плохо. Главное, споткнувшись о подонка, выпрямиться и идти дальше, не замечая эту падаль.

Она настежь открыла входную дверь, чтобы иметь путь к отступлению в случае чего, зажала в кулаке ключи и пошла в свою комнату. Кирилл лежал на ее кровати. Совершенно прежний, обычный Кирилл. Он не раз тут у нее возлежал, когда они вместе готовились к зачетам или обсуждали что-то. Она еще ему бегала на кухню за бутербродиками. Старалась нарезать хлеб потолще, сыр потолще, колбасу потолще, чтоб друг наелся. Он, кстати, хлеб всегда откладывал, а жрал только сыр или колбасу. Не голодный совсем был? Или специально что-то доказывал? Люша тогда только вскользь все отмечала, а сейчас вспомнила и подумала о себе:

«Дура! Так мне и надо!»

Кирилл медленно перевел на нее задумчивый взгляд и с выражением продекламировал:

Вчера мой кот взглянул на календарь

И хвост трубою поднял моментально,

Потом подрал на лестницу, как встарь,

И завопил тепло и вакханально:

«Весенний брак! Гражданский брак!

Спешите, кошки, на чердак…»

– Узнаешь? Тоже Саша, тоже Черный. Всегда в тему. Всегда свеж.

Теперь он не вызывал в ней страх. И на долю секунды мелькнула у нее мысль, что ей все почудилось, привиделось, как страшный глюк. Хорошо бы! Жаль, что не показалось…

Люша, сжав руки в кулаки, тихо приказала:

– Пошел вон из моего дома.

Удивительно: он повиновался. Встал и пошел к двери. Люша выскочила первой. Она решила, что если он снова задумает что-то такое, она хоть к соседям звонить начнет. И звать на помощь станет.

Но он больше ничего не задумывал. Спокойно вышел на площадку, встал у лифта и произнес:

– Если забеременеешь, я женюсь.

Люшу опять стало тошнить.

– Пошел вон! – велела она. – За такого, как ты, выходить нельзя, даже если десятью сразу забеременеешь!

После этого она стремительно захлопнула за собой дверь и закрылась на все замки. Главное было не расслабляться. Надо было срочно что-то делать с собой. Она от своей Михалевой, учившейся на фармацевтическом, как раз недавно узнала про некие волшебные средства. Оказывается, если вдруг случится что-то, подобное тому, что произошло сейчас с ней, не все потеряно. От инфекции существует какой-то экспресс-укол. А чтобы не забеременеть, нужно как можно скорее выпить одну очень вредную таблетку, которую пить-то можно только пару раз за всю жизнь: сильно сбивает гормональные настройки. Но – бывают в жизни ситуации, когда лучше так.

Главное, чтобы Танька оказалась дома! Так молилась Люша, набирая номер подруги.

К телефону подошла сама Танька, у которой родители тоже отправились на дачу.

– Михалева, помоги мне, умоляю тебя, – проговорила Люша и разревелась.

Наконец-то! Она боялась, что насовсем разучилась плакать. Встревоженная Михалева оказалась у нее через пять минут. Услышав подробный рассказ подруги о том, что произошло, Татьяна, как человек, работающий в аптеке и учащийся на вечернем, а стало быть, вовсю общающийся со взрослыми и опытными людьми, сделала заключение:

– Это он тебя застолбил. Чтобы жениться на тебе. Ему московская прописка нужна, то да се… А у тебя родители добрые, со стороны глянешь – лопухи… Ну, квартирка тоже очень даже. И ты – не худший вариант. Вот он и сделал дело – гуляй смело.

– Тань, а почему – так? Почему нельзя было как-то по-человечески? Ведь можно было, а? – отказывалась понимать Люша.

– А они по-человечески не умеют. Им это как раз труднее всего. Так – раз-раз – и готово. И станет он хозяином квартиры, а вы все будете у него на подхвате. А по-человечески – это ждать надо, с уважением относиться, напрягаться. И не факт, что еще все получится. Я сплошь и рядом такие истории слышу. Не совсем, как у тебя, конечно. Вариантов много. Но в целом – все ясно, – подвела итог Михалева.