растрепанный слуга поспешил ее затворить и задвинуть засов. Охапка снега нашла здесь свой конец, и вихрь помчался далее по крышам.

— Позвать нашу дочь Марию.

Княжна Мария, однако, пришла уже сама. Когда Кантемир отвернулся от окна, княжна стояла, прислонившись к дверному косяку, и следила за ним из-под смиренно опущенных век. Кислое выражение мачехи подсказало ей, что происходит, и Мария собиралась с силами, чтобы защитить себя.

Кантемир сказал ей ласково:

— Нам желательно узнать, дочка, успешны ли твои труды в написании парсуны его величества.

— Благодарение богу, государь батюшка, успешны.

Княжна упала на колени, с глубоким вздохом поцеловала отцевскую руку.

— Простите, государь, грех, в который впала ваша дочь.

Кантемир погладил ее по темени. Признание княжны прозвучало как луч солнца в ненастье.

— Его величество обещал признать ребенка своим законным сыном и престолонаследником.

В гостиной стало очень тихо. Долгое время никто не смел нарушить воцарившуюся тишину.

В тот же день, под вечер, просить руки Марии явился молодой князь Долгорукий. Вначале князь Иван дружески советовался с Матвеем, Константином и Шербаном. Затем попросил его высочество благоволить принять его в своем кабинете. Иван Долгорукий держался учтиво и с достоинством. Он был образован, приобрел отличные познания в математике — умел складывать, вычитать, умножать и делить громаднейшие числа. Подавляя невольную робость, молодой князь рассказал о делах своего отца, в которых принимал участие и он, об их кумпании, неизменно увеличивавшей свои доходы, о ее мануфактурах и коммерческих предприятиях. Добавил несколько слов о славе, добытой мужами их знатнейшего семейства на полях брани в различные времена, о древности рода Долгоруких.

Затем князь Иван поднялся на ноги и объявил:

— Находясь с разнообразными и важными делами в Питербурхе и здесь, в Москве, на ассамблеях и на гуляниях, повстречал я прекрасную дочь вашу, нанесшую сердцу моему глубокую рану и в рану ту повадившую корни непорочной любви. Щадя свою молодость, я старался исцелить оную рану терпением и молчанием. Я терпел, молчал и страдал в молчании, но исцелиться не смог. Прошел год, и два. Тогда я ударил челом батюшке, вашему высочеству знакомому, поведал о своем горе и открылся в том, что причиной ему — княжна Мария, дочь достославного князя и сенатора Кантемира. Тогда батюшка мой, милостивый добрознатец юношеских горестей, надоумил меня, сказав: только тот, кто стал причиной болезни, сыне, способен тебя от нее избавить. Так что я, не в мочи терпеть более страдания и ждать, собрал мужество свое и дерзнул явиться с покорством просить руки дочери вашего высочества, коюю желаю себе в любимые жены.

— Мое мнение, молодой человек, таково: каждый юноша или девица волен самолично решать свою будущность, без принуждения с какой-либо стороны.

— Истинно так, ваше высочество, — одобрил Долгорукий, чистосердечный и искренний, как роса поутру.

Когда ей сообщили о любви и сватовстве молодого князя, Мария не стала ни размышлять, ни сострадать. Княжна вообразила лишь на миг, что сказала бы ей по такому поводу кормилица Аргира. Нянюшка Аргира, по низменному расчету, посоветовала бы ей воспользоваться случаем и устроить свою судьбу. Долгорукий-де князь — молоденький да глупенький, будешь водить его за нос, как только захочешь. Пока он очухается и поймет, что к чему, можно его запросто продать и купить. Его величество царь Петр станет гневатьея? Пускай себе гневается! Ибо его величество либо женится на тебе, либо нет, дитя же во чреве может быть мальчиком, но может и девочкой. Воробей в руке дороже вороны, сидящей на заборе. Как это сказано у Еврипида:

Лучше пусть меня ненавидит Медея,

Чем век сожалеть, что творил я добро.

Так рассудила бы кормилица Аргира. Но это — суждение низшего. Благородство мыслит по-иному. Там, где унижение приносит выгоду, человек благородный всегда предпочтет достоинство, хотя бы и мало у него было владений и богатств. Где другой копается в грязи оврагов, он избирает вершины гор, хотя и обрывисты они, и опасны, не о том ли Саади, эффенди из Лариссы, сказал: «Ложь, помогающая делу, предпочтительнее истины, ему мешающей»; человек достойный, однако, всегда отдавал предпочтение правде, ибо выше правды и доблести на свете ничего не бывает. И там, где низкий выбирает богатство, чтобы жить в нелюбви, достойный разбрасывает сокровища ради единого сладостного лобзания. Ради достоинства своего человек должен пойти и на смерть: под саблю врага или топор палача; в опасный путь по океанам и морям; ради чести — умирает и воскресает.

Княжна Мария состроила гримасу и сказала прямо:

— Не пойду я за Ивана Долгорукого. Не люблю я его. Да и нет у него хотя бы одной державной должности, и богатством не вышел.

Вздернув головку, княжна вышла из комнаты.

3

На другой день князь Кантемир обедал со всем семейством, в мире и добром согласии. О княжне и ее злоключениях не было более речи. Заседания в сенате в тот день не назначали. Князь выпил горячего кофе, выкурил трубку и уединился в кабинете для работы. После окончания первого тома «Системы» предстояло приступить ко второму. Собирая для него материал, Кантемир продолжал составление «Хроники стародавности романо-молдо-влахов». К полудню, однако, между строками, изливавшимися из-под журавлиного пера князя, ему привиделся некий призрак. То был Петр Толстой, со значением подмигивавший и напоминавший ему, что время не ждет. Конечно, Толстой, с его чутьем старого волка, проведал тайные места, где сходились тропки императора и его верного духовного слуги — архиепископа. В политических расчетах граф ошибался редко. Если он мигнул веком и тихо присвистнул промеж зубов, источенных временем, значит — то было не зря. Значит, граф побуждает к действию, пока другие не опередили тебя.

Феофан Прокопович сидел у длинного столика в своей келейке — узкой горнице, чистенькой и скромно обставленной. В углу виднелся один лишь образ — святого Георгия Победоносца, пронзавшего копьем змея. Из мебели здесь стояли небольшой шкафчик, на котором высился одинокий подсвечник, да диванчик, покрытый бедным ковриком. Сквозь проем в стене, заменявший дверь и занавешенный черной тканью, виднелась библиотека — большой зал, уставленный полками с книгами.

Прокоповичу было немногим более сорока, кипевшая в нем энергия вызывала у всех удивление. Круглое лицо с проницательными черными глазами под навесами темных ресниц, с широким коротким носом ни на