Кому и зачем же тогда подмигнул Толстой?

Иван Ильинский покорно выслушал рассуждения своего господина. Сохраняя то же спокойствие и покорность, молвил кратко:

— Княжна Мария.

Кантемир, вздрогнув, выкрикнул:

— Что-что?

— Не гневайтесь, сиятельный государь князь, — склонился Ильинский. — Но более и лучше всех о том ведает ее высочество княгиня Анастасия Ивановна...

2

Когда князь появился в гостиной, слуги в ливреях с галунами и служанки в белых передниках и чепчиках рассыпались кто куда, словно их ветром сдуло. Так было здесь заведено: при появлении его высочества в любом месте в доме и его службах любые споры и свары, приготовления и приборки прекращались мгновенно до той поры, когда его сиятельство изволит удалиться. Дозволено было скакать на задних лапках и болтать повисшими набок языками рыжешерстым, породистым псам. Дружелюбно вякать усатым котам и кошкам. Повизгивать собачкам с лисьими мордочками и ушками, тоже — особой, чистейшей породы. Дозволено также было оставаться на глазах его высочества сиятельнейшей его супруге княгине Анастасии Ивановне. В этот, как и в другие дни, княгиня блистала свежестью кожи и румянцем щек. Во славу и в благословение тому дню бросали в гостиную щедрый свет широкие окна в окрашенных красным рамах. Зима вливала свое очарование сквозь стекла в ледяных узорах, дополняя блеск зеркал и ясность душ, неутолимых в блаженстве.

Взор князя смягчился.

— Господь всеблагой, деля дары свои средь живущих, наделил ими каждого по заслугам, — молвил он. — Моя же доля, преследуемого и мучимого судьбою, особенно щедра: господь даровал мне юный бриллиант, который, чем более им любуешься, тем ярче он для тебя сияет.

На одно колено князя, мурлыча, вскочила малая кошечка. На другое — «кошка» покрупнее, драгоценная и ластящаяся. Поцеловав супруга, она сказала:

— Твоя милость, государь мой, совершает ошибку, полагая, что бриллианты были созданы всевышним для раздачи меж смертными. Истинно как раз обратное: каждый смертный сотворен для своего собственного бриллианта.

— Это будет правдой, если вывернуть наизнанку мир, — усмехнулся Кантемир.

— Если будем на него взирать и принимать каким он есть, — поправила княгиня. — И если верно уразумеем поучения поэзии и искусства всех времен. Может ли мой господин назвать поэта или писателя, не воздавшего славу женщине? Может указать художника или писателя, не создавшего образ женщины и не поклонявшегося ей?

— Не хочет ли княгиня доказать, что я был сужден ей от начала начал, а не наоборот?

— Именно так, государь мой и супруг.

— Тогда сдаюсь: ты меня убедила. Я принял бы также прочие свойства женского естества и признал бы их божественными, не будь среди них одного недостатка.

Сокровища золотых волос княгини пролились легкими волнами на спину ее и плечи. Анастасия спросила:

— О каком недостатке речь?

— О любезная притворщица! Выходи из садов притворства, обрати на меня ясный взор и расскажи начистоту все, что ведомо тебе о нашей дочери, вступившей, кажется, на пажити любви и счастья тайком от родного отца. Поведай же мне особо о многоверной супруге, так много знающей и так мало говорящей!

Анастасия Ивановна в некотором смятении повернулась к зеркалу. Но не почувствовала страха. Прежде чем оказать мужу честь достойным ответом, княгиня собрала волосы в узел на затылке, умело повязала их и снова опустила на спину.

— Очень жаль, светлый князь и дорогой супруг, — возразила она, — очень жаль, что слабой женщине приходится выгораживать и оправдывать славного и мудрого мужа, каков есть мой господин. Слов нет, много опасностей и несчастий пришлось преодолеть и вынести твоей милости, много испытать зла и исполнить смелых замыслов. Посрамить ложь, клевету и лицемерие. Защищать правое дело, доказывая, что капля справедливости всегда перетянет десятки пудов неправды. Жизнь приучила тебя стоять за честь свою и всегда принимать верное решение на ее путях.

Кантемир с удивлением слушал из уст жены не пустую светскую болтовню, но упреки сильного и гордого духа.

Анастасия продолжала:

— Увязнув в сладости великих мыслей и увлекшись распутыванием нитей истории, ты позабыл, однако, или старался забыть о том, что мир состоит из сильных и слабых, беспристрастных и пристрастных, добрых и злых. И не видишь более, что злые неустанно подстерегают добрых и чистых сердцем, не жалея сил, чтобы сжить их со свету.

— Смилуйся, княгиня! Кто может забыть об этом в наше время?

— Положим, не забываешь и ты. Но продолжаешь жить среди иллюзий, шагая по жизни, словно в тумане. И ни ко мне, ни к кому другому не преклоняешь слух. Я давно хотела рассказать тебе о заблуждении нашей княжны, поставить тебя обо всем в известность. Но все не находила к тебе дороги.

— Кое-что заметил и я.

— В таком деле, дорогой мой князь, кое-что — все равно что ничего. Ибо речь не только о том, что наша дочь тайком встречается с его величеством императором в домах Меншикова и Толстого. Наша дочь тяжела.

Кантемир сжал подбородок в кулаке. Так вот каков был, оказывается, смысл непонятного толстовского знака!

— С другой стороны, ее величество царица — тоже женщина, — продолжала княгиня. — Нашлись завистники, подавшие ей на серебряном блюде известие, будто его величество протоптал дорожку к княжне не ради единого удовольствия. Его величество любит княжну.

— Такого уж осуждать нельзя.

— Конечно, нельзя. Но разве низкий раб, убитый в нашем предбаннике, не был подослан оскорбленной женщиной?

— Императрицей? Может ли такое быть?!

— Может, и вполне.

К удивлению княгини, Кантемир не взвился вверх, словно со сковороды с угольями, не стал метать громы и молнии, как предполагала она. Совсем напротив. Уголки глаз князя увлажнились. Он прошелся по ковру вокруг стола и тихо сказал:

— Будем надеяться, что все кончится хорошо.

— Будем надеяться, — с облегчением отозвалась Анастасия Ивановна.

Кантемир выглянул из окна на зимний двор. Порыв студеного ветра подхватил охапку снега с кровли сарая, сдул его на середину двора, закрутил винтом, завертел, держа за горло и середину, словно сноп перед обмолотом; завернул и развернул, раздувая его и, сотрясая заборы, наконец — ударил о ворота, рассыпав в пыль. Малая калитка распахнулась под напором ветра, и подбежавший