И поэтому всегда было особенно приятно видеть, как ее протыкают членами с трех разных сторон одновременно.

Я понимаю, что это может не иметь большого логического смысла, но позвольте мне объяснить. Для начала, Ребекка действительно не занималась аналом. Я полагаю, некоторые девушки просто не устроены таким образом, и, хотя она была готова к этому, я ни разу не видел, чтобы она испытывала оргазм, когда член или фаллоимитатор был в ее заднице. Слишком больно, что бы кто-либо ни делал с ее клитором. Так что я сделал? Разумеется, отправил ее в выставочный зал, чтобы она получила тройное проникновение.

Мне понравилось выражение боли на лице Ребекки, когда она почувствовала, как этот тупой инструмент проникает в ее толстую кишку. Ее гримаса очевидного отвращения к тому, что с ней делали, воспламенила мое эго. Если бы она была просто еще одной шлюхой, которая наклонилась и раздвинула свою задницу без колебаний, я бы, вероятно, не заставлял ее делать это так часто. Но это было такое упоение властью — поставить ее в ситуацию, когда ОНА принимала решение принять член в свою задницу, зная, как это больно. Я не заставлял ее, на самом деле. У нее был выбор; у нее всегда был выбор. И тот факт, что она продолжала выбирать МОЙ выбор, был настолько вкусным, насколько это возможно.

Конечно, я сделал с Ребеккой гораздо больше, чем просто заставил ее принять член в задницу. В прежние времена простой визуальной стимуляции могло хватить для меня. Но девушки, принимавшие метамфетамин, постепенно вырабатывали сопротивление наркотику, нуждаясь во все большем и большем количестве, чтобы поддерживать кайф, и, к сожалению, мой вуайеризм ничем не отличался от их зависимости. Много лет назад я мог наблюдать, как один из моих друзей трахает моего последнего двойника Кэмерон в миссионерской позе, и я мог фантазировать достаточно, чтобы кончить. Но наблюдение за простой эротической связью для меня больше не имело большого значения. После многих лет вуайеризма мне нужно было увидеть лучший секс, более экстремальный секс, такие вещи, как анал, секс втроем и игрушки. Все, что меньше, было просто… ванильно.

Не достаточно противно.

К счастью для меня, несмотря на боль, Ребекка хорошо справлялась с неприятностями. В дополнение к своей милоте Ребекка обладала чем-то вроде покорности. Несмотря на то, что она была самой долгой «подругой» и второй по возрасту после Мэри, она была ведомой, а не лидером. Ей нравились социальные аспекты общения с друзьями, и она находила какое-то глубокое удовлетворение, когда ее заставляли выступать перед публикой. Как это ни парадоксально, она не была очень громкой или демонстративной любовницей, почти незаметно принимала на себя наказание, даже дрожа от волнения из-за своей деградации. Мы были идеальной парой во многих отношениях, так как я любил смотреть, как она деградирует, и именно поэтому больше, чем по какой-либо другой причина, она продержалась так долго.

Беспроигрышный вариант для всех.

Так что я запланировал вечер, когда смогу посмотреть, как Ребекка отсосёт член Сэма и повернет голову, чтобы начать сосать член Энди. Я наблюдал, как она дрожит и стонет, пока Марио ее ест. И я бы действительно начал вникать в это, когда Ребекка обнаружила, что сидит на члене Энди, плача, когда Сэм проникает ее в задницу, и задыхаясь, пока Марио заталкивает свой член ей в глотку.

Было бы здорово.

Действительно, почти любой гетеросексуальный мужчина на планете возбудился бы от этого, не так ли?

Но не я. Недостаточно. Понимаете, другая проблема с формированием сопротивления живому порно заключалась в том, что я также начал терять способность мастурбировать. Зачем, конечно, делать это самому, когда у меня была куча красоток, которые делали это за меня? И особенно мне нравилось, когда моя горячо любимая Кэмерон оказывала мне помощь.

Конечно, она не участвовала все время. С самого начала она сопротивлялась каждой моей попытке вывести наши физические отношения на новый уровень, и даже сейчас я полагал, что она нормировала время, когда она делала мне минет или позволяла съесть ее просто для того, чтобы сдерживать мое либидо. В конце концов, если бы она охотно опускалась передо мной каждый раз, когда я хотел, я, вероятно, давил бы на нее немного сильнее, чтобы она действительно занялась со мной сексом.

Но, по крайней мере, она была готова сохранить третью базу. Возможно, это была единственная серебряная подкладка, которая вышла из маминого инсульта почти три года назад, когда Кэмерон приняла решение возобновить наши физические выражения любви как способ «заботиться обо мне». В тот первый день, когда она вытащила меня из маминой комнаты и практически приказала мне двигаться дальше и снова жить своей жизнью, мы в итоге плакали, целовались и, в конце концов, занимались любовью.

О, у нас не было секса или чего-то подобного; секс было между нами Берлинской стеной, которую она просто не могла пересечь. Но в своем горе мы оба жаждали чувства близости, и мы обнаружили это друг в друге, разделяя удовольствия, которые выходили за рамки простых объятий и поцелуев в щеку, которыми делились другие, менее подавленные братья и сестры. Я неоднократно напоминал ей, что мы не связаны кровью и что не существует законов, моральных или иных, которые мешали бы нам доставлять друг другу такое утешение. И я напомнил ей, насколько труднее было бы наше горе, если бы мы не смогли найти такое физическое освобождение в моменты стресса и печали.

Конечно, у этого физического удовольствия все еще были пределы, ограничения, которые она наложила, когда мы были подростками, и ограничения, которые она поддерживала сегодня. Я не оказывал на нее давления, решив удовлетворить свои похотливые потребности в другом месте с желающими женщинами, которые приходили ко мне. Это был просто секс. В этом не было ничего, кроме физического. То, чем мы с Кэмерон поделились, было… особенным.

Это была любовь. Любовь выраженная в наших извивающихся обнаженных телах. Любовь в ощущении ее ног, обвивающих мою голову. И любовь в полном смысле слова, когда она глотала мое семя.

Поначалу наши занятия любовью были ограничены закрытыми дверями, никогда не перед нашими друзьями