стал жертвой мнимого сострадания и других коварных ухищрений нашего похитителя и совратителя.

Как и вы, я захотел убежать, и ничего лучше, чем превратиться в птицу, придумать не мог. Мне хотелось подняться выше густых облаков, что висят над окружающими это плато горами, и как можно быстрее добраться до владений моего отца. Зная, что лоис-иль-тераз[86] каждый год легко перелетает из Аравии в Эфиопию, я превратился в него и с поразительной легкостью взлетел.

Я видел, как уплывают вниз облака, которые я так мечтал оставить позади, я парил в открытом небе и пытался понять, в какую сторону мне надо направиться, как вдруг появился орел и начал преследовать меня.

Я хотел скрыться в облаках, но он не отставал, я устремился к земле, к спасительным зарослям, но противник обрушился мне на спину, и острые когти пронзили ее до самого сердца.

Эта страшная хищная птица отнесла меня к другим жертвам своей бешеной злобы и заставила разделить страдания тех, кому милосердие небесное позволило сегодня вместе со мною вздохнуть полной грудью.

ЧАРОДЕЙ,

или РАССКАЗ О МОГРАБИНЕ

Продолжение

Закончив на этом свой рассказ, царевич Синги добавил:

— Надеюсь, нам удастся вдохнуть также воздух наших родных краев, и верю, что Небо ниспошлет нам возможность отомстить. Мой дед, отец моей матери, два года баюкал меня в колыбели и всегда говорил, что даже в беде нельзя впадать в отчаяние… Когда колдун бросил меня в свою страшную яму, прежде чем помрачилась моя голова, что оказалась там, где должны быть ноги, я успел бросить вызов злодею, погрузившему меня в бездну: «Хоть в землю меня зарой, я сердцем чую, что выберусь». Вот и вся моя история.

РАССКАЗ ТАРТАРСКОГО ЦАРЕВИЧА БАДИ АД-ДИНА{326}

Начало

— В одном из предместий Самарканда жил дровосек по имени Шамахда, и была у него жена, три сына и одна дочь.

Всё его имущество состояло из крытой соломой хижины, трех ослов, топора и пары рук, сильнее которых не было во всей Тартарии{327}.

Каждое утро, выходя вместе с ослами в лес{328}, он будил петухов своими песнями, а возвращался оттуда с дровами на продажу тогда, когда другие дровосеки едва управлялись с половиной работы.

Он весело шагал в город, где все его знали.

«А-а, вот и наш Шамахда!»

И многие покупали дрова только у него, лишь бы услышать одну из шуток Шамахды, ибо был он весельчак и большой насмешник. Это среди богатых да знатных зубоскалом слыть нехорошо, а для бедных людей — это благодать и доказательство того, что они выше своего положения или по меньшей мере оно их не гнетет.

Однажды Шамахда отправился в лес вместе с тремя своими ослами и обнаружил, что тонких стволов вблизи города уже не осталось и что рядом с дорогой, по которой он шагал, остались только очень толстые высокие деревья.

«Мои товарищи дровосеки, — сказал он, — не жалеют времени и ног, лишь бы избавить от труда свои руки. Попробую-ка я вонзить топор в одного из этих великанов! Когда он упадет на землю, я найду целый лес ветвей и, даже если ствол окажется железным, я всё равно буду в выигрыше».

Недолго думая, он отправил ослов пастись, засучил рукава и начал рубить да так, что щепки полетели во все стороны.

Вдруг дерево пошатнулось, и в стволе отворилась высокая дверь.

Из нее, пригнувшись, вышел черный великан в сорочке, тапочках и ночном колпаке и закричал громовым голосом:

«Кто стучит? Кто будит меня в такой час? Где это видано, чтобы мне спать не давали? Я только-только положил голову на подушку, всего-то триста часов, как задремал…»

Негр протирал глаза, но они никак не желали открываться.

Бесстрашный дровосек разглядывал и слушал чудовище. Он сразу смекнул, что перед ним джинн, а с джиннами надо держать ухо востро, дабы не навлечь на себя их гнев.

Этот был громаден и с виду очень страшен: тело его было подобно одной из багдадских башен, а колпак напоминал купол главного массерского минарета Йахме-иль-Афарх{329}.

«Кто ты? — Великан как будто еще не разглядел дровосека. — Чего тебе надобно? Или ты не знаешь, что не подобает стучать в чужие двери в триста тринадцатый час дня».

«Почтенный господин, — отвечал дровосек, — сейчас уже на тысячу пятьсот шестнадцать минут больше, ты можешь сам убедиться, взглянув на луну и звезды, — уже давно рассвело».

«Эти простолюдины сущие невежи, — возмутился джинн. — Беспокоят всех без разбору, когда им приспичит, лишают сна, будят ни свет ни заря. Так из-за чего весь сыр-бор?»

«Почтеннейший, я знать не знал, что это твой дом, и представить не мог, что у столь знатного господина нет привратника. Я пришел за дровами, хотел нагрузить ими моих ослов».

«А зачем тебе дрова?»

«Чтобы печь хлеб для таких важных особ, как ты».

«А зачем? Разве у булочников мало хлеба?»

«На завтра, мой господин».

«Завтра? Оно существует для таких, как ты, а мы знаем только сегодня. Люди — это ужасно. Они невыносимы с их мелкими нуждами. Дрова! Дрова! Им требуются дрова! Вокруг целый лес… А что ты хотел с ними сделать?»

«Нагрузить моих ослов, потом продать, чтобы прокормить свою семью».

«А почему твоя семья сама не кормится? Надо поесть, и всё. Я вот кормлюсь, когда ем. Ох уж эти людишки! Ни капли сообразительности».

«Что правда, то правда, мой господин, умом мы не богаты. Но, если я не вернусь в город с нагруженными ослами и не выручу хоть одну серебряную монетку, мои родные будут голодать».

«Что ж ты сразу не сказал? Колотил в мою дверь, будто глухой! Тебе монеты нужны? Пойдем, я дам чем нагрузить твоих ослов, лишь бы ты оставил меня в покое».

Великан развернулся и направился внутрь дерева. Шамахда смело шагнул следом и оказался в роскошном овальном зале с колоннами из яшмы по бокам, вазами из позолоченной бронзы и великолепными статуями.

Дровосеку приходилось бежать изо всех сил, чтобы поспеть за великаном, и он краем глаза замечал всё более и более богатые чертоги. Великан остановился в огромной квадратной комнате с пирамидами высотой в человеческий рост, сложенными из кошельков.

«Ты просил серебра? — Джинн развязал один из кошельков. — На, вот».

«Это золото», — заметил дровосек.

«Золото, серебро, какая разница!